УРОКИ С ДМИТРИЕМ БЫКОВЫМ
Уроки по отечественной литературе ХХ века известный литератор, поэт, публицист, журналист «Собеседника», преподаватель проводит в рамках этой рубрики раз в месяц. Сегодня речь пойдет об одном из самых значительных произведений Максима Горького.ГОРЬКИЙ И «ЖИЗНЬ КЛИМА САМГИНА»
Слава Богу, учитель свободен в выборе литературы по курсу одиннадцатого класса, а потому вместо «Матери» и даже пьесы «На дне» вполне уместно будет выбрать для изучения — пусть выборочного — итоговую четырехтомную эпопею Горького «Жизнь Клима Самгина». Всю ее читать, конечно, не обязательно: на месте нынешнего хрупкого, быстро утомляющегося читателя я прочел бы весь первый том и конец третьего (там, где хлыстовские радения и знаменитая Марина Зотова, красавица, ушедшая в секту).
Книга как месть
Мнение о том, что «Клим Самгин — неплохая штука, но боже мой!» (приписывается Безыменскому), все же не совсем верно. Для читателей моего поколения эта книга была источником эротических впечатлений и филологических открытий. Скажу больше: из всех хроник русского Серебряного века — самого интересного времени в истории всемирного авангарда — «Самгин», безусловно, наиболее полон и лучше всего написан.
Думаю, эта книга была отчасти актом мести Владиславу Ходасевичу — единственному человеку (еще, пожалуй, Маяковский, но там вышла открытая ссора), сумевшему соскочить с горьковского крючка. Горький обожал покровительствовать младшим и фактически порабощал их; он был щедрым, отечески доброжелательным учителем — но есть люди, которые покровительства не переносят. Больше того — дорастив ученика до определенного уровня, Горький начинал ревновать его, как большого, соперничать с ним и даже целенаправленно ему мешать; так рассорился он с Леонидом Леоновым, Федором Гладковым, Иваном Буниным, если уж на то пошло... Ходасевич сам сбежал от Горького, и Горький ему отомстил.
«История пустой души»
Самгин — сноб. Эту категорию людей Горький недолюбливал, временами ненавидел, но притом люто ей завидовал: ему всегда важно было хорошо выглядеть, он много заботился о репутации и публично в том признавался («Я хочу быть похороненным в приличном гробе», сказано в едком рассказе «О тараканах »), и потому его бесили те, кто всегда умел сохранять неуязвимо-насмешливый вид, те, кто всегда прав, потому что никому не сострадает. Сам он так не умел. Он и ненавидел этот тип, и любовался им. «Жизнь Клима Самгина» — «История пустой души», как называлась она вначале — была именно книгой о человеке, всегда умеющем выглядеть хорошо, о человеке вечно сомневающемся, осторожном, насмешливом, совершенно пустом внутри и притом необычайно солидном внешне. Это учебник такого поведения.
Бог и половые органы — это ужасно!
«Самгин» — портретная галерея типажей начала века, увиденных глазами Самгина: это дает Горькому отличную возможность нарисовать именно сатирический, язвительный портрет большевика Кутузова, журналиста Лютова, роковой женщины Лидии Варавки (впрочем, в нее Клим влюблен, и потому она не только трагикомична, но еще и очень привлекательна). «Послушай, ведь это ужасно — Бог и половые органы!» — восклицает Лидия сразу после того, как Самгин ее успешно довел до оргазма, и в этом восклицании целый тип, вдохновлявший и Блока в «Снежной маске», и Бунина в «Чистом понедельнике ». А уж русская красавица Алина Телепнева — вообще один из самых привлекательных женских образов в русской прозе; она там рассказывает историю о другой красавице, которая за миллион согласилась явиться купцу голой — и купец сказал, что и миллиона мало: «От Бога красота ваша!» «А ты за какие деньги показалась бы?» — иронически спрашивает Клим и получает убийственный ответ: «У тебя этаких нет, милейший». И у него этаких действительно нет — он начисто лишен человечности, а это единственное, чем можно расплатиться за любовь.
Редкое собрание типов
Горький многократно уверял, что «Самгин» — единственная книга, которая от него останется: «Про меня будут говорить: он написал множество плохих книг и одну хорошую». В смысле чистого художества первые три тома «Самгина», написанные тщательно, сухо, без обычного горьковского пафоса и многословия, в лучших европейских традициях, действительно выше остальной горьковской прозы, где автор чаще пересказывает, чем показывает. В романе мало исторических лиц, но много «типов» — и пожалуй, угол зрения выбран идеально, потому что именно люди, умевшие казаться, а не быть, преобладали в тогдашней России и погубили ее. Всех заботило то, как они выглядят, а не то, что они делают (или, точнее, что их руками делает история). Всеобщее попустительство, ложь, кривлянье, забвение простейших правил, насмешка над здравым смыслом, любопытство вместо любви, разврат вместо веры — все это Горький изобразил с редкой для него брезгливостью; есть там и хлыстовская богородица Зотова, которую в конце концов убивают, потому что она заигралась с темными, иррациональными силами. Народ в «Самгине» (Горький никогда в этом не признавался так откровенно) — стихия темная, враждебная культуре; эта сила, кажется, и сметет пролетариат, превратив революцию в многолетнюю бойню. И намеки на это есть в романе, но Горький по понятным причинам осторожничал.
Недописанный роман
Одного он не сумел сделать — закончить книгу. Оставалось ему, судя по наброскам, страниц 50, но их-то он и не мог дописать, и не в пневмонии дело. Он бы, думается, все равно не закончил книгу, это участь всех советских эпопей, начатых в двадцатые, и даже «Тихий Дон» затормозил: четвертый том писался дольше, чем три предыдущих. Иссякала инерция революционного толчка, торжествовала новая реакция, а главное — Горький не учел важной особенности снобов. Они живут, может быть, не очень нравственно, но умирают красиво. Им же важно, как выглядеть. И Ходасевич, чья жизнь отнюдь не пример высокой морали и удачливости, умер как герой — потому что ему не все равно было, что о нем скажут. Героической смерти своему Самгину Горький не придумал, а придуманная — его раздавила толпа на демонстрации — Горькому не подходила, он чувствовал тут ложь. Правильно он понял одно: тип Самгина с новой русской реальностью несовместим, он сходит со сцены. Но вот станет ли без него сильно лучше? И не превратится ли его роман из эпиграммы в эпитафию? Этот вопрос остается открытым и поныне.
Но читать — большое удовольствие. «Самгин» — отличная школа отвращения к людям и к себе: последнее необходимо, чтобы хоть что-то наконец изменить.
Книга как месть
Мнение о том, что «Клим Самгин — неплохая штука, но боже мой!» (приписывается Безыменскому), все же не совсем верно. Для читателей моего поколения эта книга была источником эротических впечатлений и филологических открытий. Скажу больше: из всех хроник русского Серебряного века — самого интересного времени в истории всемирного авангарда — «Самгин», безусловно, наиболее полон и лучше всего написан.
Думаю, эта книга была отчасти актом мести Владиславу Ходасевичу — единственному человеку (еще, пожалуй, Маяковский, но там вышла открытая ссора), сумевшему соскочить с горьковского крючка. Горький обожал покровительствовать младшим и фактически порабощал их; он был щедрым, отечески доброжелательным учителем — но есть люди, которые покровительства не переносят. Больше того — дорастив ученика до определенного уровня, Горький начинал ревновать его, как большого, соперничать с ним и даже целенаправленно ему мешать; так рассорился он с Леонидом Леоновым, Федором Гладковым, Иваном Буниным, если уж на то пошло... Ходасевич сам сбежал от Горького, и Горький ему отомстил.
«История пустой души»
Самгин — сноб. Эту категорию людей Горький недолюбливал, временами ненавидел, но притом люто ей завидовал: ему всегда важно было хорошо выглядеть, он много заботился о репутации и публично в том признавался («Я хочу быть похороненным в приличном гробе», сказано в едком рассказе «О тараканах »), и потому его бесили те, кто всегда умел сохранять неуязвимо-насмешливый вид, те, кто всегда прав, потому что никому не сострадает. Сам он так не умел. Он и ненавидел этот тип, и любовался им. «Жизнь Клима Самгина» — «История пустой души», как называлась она вначале — была именно книгой о человеке, всегда умеющем выглядеть хорошо, о человеке вечно сомневающемся, осторожном, насмешливом, совершенно пустом внутри и притом необычайно солидном внешне. Это учебник такого поведения.
Бог и половые органы — это ужасно!
«Самгин» — портретная галерея типажей начала века, увиденных глазами Самгина: это дает Горькому отличную возможность нарисовать именно сатирический, язвительный портрет большевика Кутузова, журналиста Лютова, роковой женщины Лидии Варавки (впрочем, в нее Клим влюблен, и потому она не только трагикомична, но еще и очень привлекательна). «Послушай, ведь это ужасно — Бог и половые органы!» — восклицает Лидия сразу после того, как Самгин ее успешно довел до оргазма, и в этом восклицании целый тип, вдохновлявший и Блока в «Снежной маске», и Бунина в «Чистом понедельнике ». А уж русская красавица Алина Телепнева — вообще один из самых привлекательных женских образов в русской прозе; она там рассказывает историю о другой красавице, которая за миллион согласилась явиться купцу голой — и купец сказал, что и миллиона мало: «От Бога красота ваша!» «А ты за какие деньги показалась бы?» — иронически спрашивает Клим и получает убийственный ответ: «У тебя этаких нет, милейший». И у него этаких действительно нет — он начисто лишен человечности, а это единственное, чем можно расплатиться за любовь.
Редкое собрание типов
Горький многократно уверял, что «Самгин» — единственная книга, которая от него останется: «Про меня будут говорить: он написал множество плохих книг и одну хорошую». В смысле чистого художества первые три тома «Самгина», написанные тщательно, сухо, без обычного горьковского пафоса и многословия, в лучших европейских традициях, действительно выше остальной горьковской прозы, где автор чаще пересказывает, чем показывает. В романе мало исторических лиц, но много «типов» — и пожалуй, угол зрения выбран идеально, потому что именно люди, умевшие казаться, а не быть, преобладали в тогдашней России и погубили ее. Всех заботило то, как они выглядят, а не то, что они делают (или, точнее, что их руками делает история). Всеобщее попустительство, ложь, кривлянье, забвение простейших правил, насмешка над здравым смыслом, любопытство вместо любви, разврат вместо веры — все это Горький изобразил с редкой для него брезгливостью; есть там и хлыстовская богородица Зотова, которую в конце концов убивают, потому что она заигралась с темными, иррациональными силами. Народ в «Самгине» (Горький никогда в этом не признавался так откровенно) — стихия темная, враждебная культуре; эта сила, кажется, и сметет пролетариат, превратив революцию в многолетнюю бойню. И намеки на это есть в романе, но Горький по понятным причинам осторожничал.
Недописанный роман
Одного он не сумел сделать — закончить книгу. Оставалось ему, судя по наброскам, страниц 50, но их-то он и не мог дописать, и не в пневмонии дело. Он бы, думается, все равно не закончил книгу, это участь всех советских эпопей, начатых в двадцатые, и даже «Тихий Дон» затормозил: четвертый том писался дольше, чем три предыдущих. Иссякала инерция революционного толчка, торжествовала новая реакция, а главное — Горький не учел важной особенности снобов. Они живут, может быть, не очень нравственно, но умирают красиво. Им же важно, как выглядеть. И Ходасевич, чья жизнь отнюдь не пример высокой морали и удачливости, умер как герой — потому что ему не все равно было, что о нем скажут. Героической смерти своему Самгину Горький не придумал, а придуманная — его раздавила толпа на демонстрации — Горькому не подходила, он чувствовал тут ложь. Правильно он понял одно: тип Самгина с новой русской реальностью несовместим, он сходит со сцены. Но вот станет ли без него сильно лучше? И не превратится ли его роман из эпиграммы в эпитафию? Этот вопрос остается открытым и поныне.
Но читать — большое удовольствие. «Самгин» — отличная школа отвращения к людям и к себе: последнее необходимо, чтобы хоть что-то наконец изменить.
Следующий урок будет посвящен поэтессе Анне Ахматовой.