эксклюзивПервый-второй
Автор одной из самых ожидаемых новинок, представленных на Книжном салоне, писатель, поэт и радиоведущий Дмитрий Быков рассказал о своём новом романе «Июнь», о мостах между писателем и текстом, о любви к Родине, и приёмах НКВД.
— О романе «Июнь» Вы сказали, что, цитирую: «Чем больше читателей после этой книги испытают тревогу и неудовольствие, тем ближе я подошёл к реализации своей задачи». При каких условиях эта концепция получит отражение в ваших грядущих произведениях?
— Вероятно, моя следующая книга будет менее депрессивной. Но, думаю, что ещё более тревожной. Поскольку она будет посвящена великим нераскрытым тайнам и, если угодно, структурным признакам наиболее зловещих историй двадцатого века. В «Июне» речь идёт о войне, а в новой книжке войны не будет совсем.
— Как вы сами оцениваете риски «растерять читателя» после причиненных ему тревог и неудовольствий?
— Если книга читателя не тревожит, значит она его не задела. Так что читатель сам стремится к отрицательным эмоциям. Многие ли охотно читают книги о счастье, книги идиллические? Роман Толстого «Семейное счастье» читали единицы, «Анну Каренину» — все.
— Существует ли связь между «неудобством» и историей нашей страны, период которой представлен в романе?
— Нет, что вы, конечно нет. Как может история нашей страны говорить о каких-то неудобствах? Я вообще всегда вспоминаю слова Кеннеди: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спрашивай — что ты можешь сделать для нее». Слова великие. Я считаю, что если Родина причиняет тебе неудобства, то никто тебя не держит — пошел вон! Извините, если я слишком люблю свою Родину и не всегда адекватно это выражаю. Но я когда слышу о каких-то неудобствах, я, честное слово, теряю самообладание!
— Ваше резюме: «Для литературы нужен читатель, способный считывать не только верхний слой, — умный и чуткий читатель-собеседник. Без него и стараться незачем». Ежегодно Санкт-Петербургский Международный книжный салон посещают около четверти миллиона человек, среди которых наверняка есть немало заинтересованных и чутких читателей. Что, по-вашему, мешает количеству перейти в качество?
— Ничто не мешает, давно перешло. Давно уже все эти читатели — чуткие и умные, иначе бы и стараться не стоило. Блестящие читатели. Особенно в Петербурге. Нигде у меня нет такого, как в Петербурге: идешь по улице, сколько человек подходят и говорят: «Я с вами не согласен». Ура! Им интересно! Люблю, люблю петербургского читателя. В Москве идешь, хоть бы одна собака узнала в лицо. Некоторые говорят: «Ой, смотрите, Полицеймако!». Да ничего общего, он толще!
— В том же высказывании вы упомянули, что «для литературы нужен другой климат, другое общество». Насколько осуществимой вам представляется обратная ситуация, при которой литература является движущей силой общества, а не наоборот?
— Я имел в виду специальный климат и специальное общество. Конечно, общество должно быть готово. Должно уметь понимать: не писатель должен подлаживаться, а читатели должны быть готовы к восприятию, учиться думать, учиться не соглашаться. Мне кажется, что этот переход уже давно свершился, и мы можем гордиться. Среди наших великих достижений, за последнее время, первое — Крымским мостом, безусловно. И второе, нашим читателем. Российский читатель — это не хуже, чем Крымский мост. Тем более, что читатель тоже такой своеобразный мост между писателем и текстом.
— В вашем романе «Июнь» есть строчка: «…виноватыми легче править, а в России не бывает невинных». А за что вы в своей жизни чувствуете себя виноватым?
— Во-первых, это говорю не я, а герой романа. Приписывать автору мысли героя — это приём НКВД. И вообще, всё, что говорится в романе «Июнь» — говорят его герои. Я не отвечаю там ни за одно слово, это первое. Второе, я чувствую себя виноватым за всё. И чем дольше я живу, тем острее я это чувствую. И когда умру, я в этом тоже буду виноват.
— Вероятно, моя следующая книга будет менее депрессивной. Но, думаю, что ещё более тревожной. Поскольку она будет посвящена великим нераскрытым тайнам и, если угодно, структурным признакам наиболее зловещих историй двадцатого века. В «Июне» речь идёт о войне, а в новой книжке войны не будет совсем.
— Как вы сами оцениваете риски «растерять читателя» после причиненных ему тревог и неудовольствий?
— Если книга читателя не тревожит, значит она его не задела. Так что читатель сам стремится к отрицательным эмоциям. Многие ли охотно читают книги о счастье, книги идиллические? Роман Толстого «Семейное счастье» читали единицы, «Анну Каренину» — все.
— Существует ли связь между «неудобством» и историей нашей страны, период которой представлен в романе?
— Нет, что вы, конечно нет. Как может история нашей страны говорить о каких-то неудобствах? Я вообще всегда вспоминаю слова Кеннеди: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спрашивай — что ты можешь сделать для нее». Слова великие. Я считаю, что если Родина причиняет тебе неудобства, то никто тебя не держит — пошел вон! Извините, если я слишком люблю свою Родину и не всегда адекватно это выражаю. Но я когда слышу о каких-то неудобствах, я, честное слово, теряю самообладание!
— Ваше резюме: «Для литературы нужен читатель, способный считывать не только верхний слой, — умный и чуткий читатель-собеседник. Без него и стараться незачем». Ежегодно Санкт-Петербургский Международный книжный салон посещают около четверти миллиона человек, среди которых наверняка есть немало заинтересованных и чутких читателей. Что, по-вашему, мешает количеству перейти в качество?
— Ничто не мешает, давно перешло. Давно уже все эти читатели — чуткие и умные, иначе бы и стараться не стоило. Блестящие читатели. Особенно в Петербурге. Нигде у меня нет такого, как в Петербурге: идешь по улице, сколько человек подходят и говорят: «Я с вами не согласен». Ура! Им интересно! Люблю, люблю петербургского читателя. В Москве идешь, хоть бы одна собака узнала в лицо. Некоторые говорят: «Ой, смотрите, Полицеймако!». Да ничего общего, он толще!
— В том же высказывании вы упомянули, что «для литературы нужен другой климат, другое общество». Насколько осуществимой вам представляется обратная ситуация, при которой литература является движущей силой общества, а не наоборот?
— Я имел в виду специальный климат и специальное общество. Конечно, общество должно быть готово. Должно уметь понимать: не писатель должен подлаживаться, а читатели должны быть готовы к восприятию, учиться думать, учиться не соглашаться. Мне кажется, что этот переход уже давно свершился, и мы можем гордиться. Среди наших великих достижений, за последнее время, первое — Крымским мостом, безусловно. И второе, нашим читателем. Российский читатель — это не хуже, чем Крымский мост. Тем более, что читатель тоже такой своеобразный мост между писателем и текстом.
— В вашем романе «Июнь» есть строчка: «…виноватыми легче править, а в России не бывает невинных». А за что вы в своей жизни чувствуете себя виноватым?
— Во-первых, это говорю не я, а герой романа. Приписывать автору мысли героя — это приём НКВД. И вообще, всё, что говорится в романе «Июнь» — говорят его герои. Я не отвечаю там ни за одно слово, это первое. Второе, я чувствую себя виноватым за всё. И чем дольше я живу, тем острее я это чувствую. И когда умру, я в этом тоже буду виноват.
Беседовал ???
