помер vs. жил не напрасно

Это очень русская история, более чем актуальная для современной России. В «Последыше», второй части, они заходят на двор помещика, которому не говорят об отмене крепостного права. Не говорят потому, что, если он, дворянин, ужасно собой гордящийся, узнает эту печальную историю, ему может настать немедленный кирдык, кондратий хватит его сразу же. Нечего и говорить, что впоследствии в «Бессмертном» Ольги Славниковой и в немецком фильме «Гуд бай, Ленин!» эта же история была обыграна. И до сих пор Славникова с немцами тягается, кто у кого украл сюжет, забывая о том, что, собственно говоря, в романе Доде с тем же названием «Бессмертный», за сто лет до того, он уже есть, а у Некрасова — за сто двадцать… Поэтому кто у кого взял — не принципиально. Важно, что Некрасов этот сюжет придумал первый: человек, которому не говорят о великой реформе, он может этого не пережить.

И вот там происходит интересная история. Этот последыш объезжает якобы свои владения, и видит, что Архип-кузнец срубил там дерево. Поскольку владения уже не его и он давно полунищий, ничего он Архипу сделать не может, но если ему об этом сказать, то он тут же и помрет. Значит, в результате Архипа порют, но порют его не по-настоящему, ему говорят: «Ты сходи на конюшню, мы тебя там якобы будем пороть до смерти и ты знай ори, а мы тебе штоф поставим, закуску, все будет отлично. Пей и ори, чтоб он только был спокоен. А потом уйдешь мирно».

Ну, хорошо, Архип соглашается. Благое дело, а то помрет барин. Садится, выпивает, закусывает, не забывает орать, доносится характерный звук порки… А через два дня помирает Архип. Барину ничего. А Архип помер. Вот это очень интересный вопрос: почему, собственно говоря, это происходит? Дети, как правило, начинают тут вспоминать разного рода психологические техники, гипноз — вот человеку внушили, что его порют, его мысленно запороли до смерти. Нет. Проблема совершенно не в этом. Архип, который благополучно перенес все ужасы крепостного права, помер после его отмены, ненадолго вернувшись в это состояние. Свободному человеку в него возвращаться нельзя. Тому, кто в нем уже был, оно нормально, тому, кто в него вернулся, оно смертельно. И вот это самый точный и самый важный для всех нас некрасовский прогноз, особенно когда мы слышим разговоры о том, что раскачиваем лодку.

Дмитрий Быков // лекция «Воскрешение Некрасова», 22 декабря 2011 года

Вот там есть такая глава «Последыш». Есть помещик, от которого скрывают правду об отмене крепостного права. Из этого потом вышли все эти сюжеты, типа «Бессмертного» Славниковой, «Гуд бай, Ленин!», немецкой картины. Это очень распространённая история. Что там происходит? От главного героя — этого помещика, с которым и так уже был удар, перекосило его всего и он речи лишился,— скрывают отмену крепостного права. Он, проезжая через свой лес, видит, что мужик рубит бревно, и начинает лопотать, размахивать руками, возмущаться: «Как?! Рубит дерево в моих лесах?» И ему никак не понять, что это не его лес уже. И больше того — он требует, чтобы мужика выпороли, и никак не понимает, что он не может, не властен уже над этим мужиком.

И тогда мужику этому говорят: «Слушай, ну хорошо, вот ты пойдёшь на конюшню… Мы тебе накроем стол — вино, мясо, всё, что хочешь. Будем как бы стучать хлыстом, изображать порку. Ты только ори». Ну хорошо. Он идёт, пьёт, жрёт, орёт, а они там изображают, что его чуть ли не до смерти запороли. А он пошёл домой — и умер.

Вот почему это? Вот это в некрасовском «Последыше», в этой маленькой поэме, которая одна глава из «Кому на Руси…». В чём здесь дело? Он бы не умер, если бы его выпороли при крепостном праве, но после крепостного права возвращение в неволю особенно мучительно.

Вот мы живём в эпоху последыша, и этот последыш сам прекрасно понимает, что уже он по-прежнему руководить не может, но все, чтобы его не огорчать, ему говорят, что он Красное Солнышко. Ну, естественно, эта ситуация очень мучительна, это ситуация двойной, возвращённой неволи, и поэтому люди в этой неволе себя ведут с несколько избыточной подлостью. Посмотрите, как много доносов, травли, клеветы — ну, вот подлость ненужная, и от этого особенно вонючая.

Дмитрий Быков // «Один», 15 сентября 2016 года

Четвёртая, наверное, самая удивительная, особенность Некрасовской поэзии — это то, что он сумел в эту поэзию привнести не только сюжет (это есть и у Пушкина в «Полтаве», и у Лермонтова есть в «Демоне»), но сумел привнести напряжённый психологизм, такой редкий, такой странный для поэзии. Ведь это всегда считалось прерогативой прозы. Ну вот возьмите, например, гениальную Некрасовскую поэму «Последыш», входящую как третья часть в «Кому на Руси [жить хорошо]». Эта история очень сильно придумана. Настолько сильно, что потом она стала основой немецкого фильма «Гуд бай, Ленин!».

Там в чём история? Помещик, склонный к апоплексии, уже один удар пережил, следующий его угробит и ему не говорят об отмене крепостного права. Если он узнает, то он помнёт немедленно, просто его разорвёт. И когда он узнаёт, что мужик из его деревни рубит его лес, на который он теперь имеет полное право, он приказывает этого мужика сечь на конюшне. А как сечь? Права сечь больше нет. И тогда этому мужику говорят: «Слушай, ну ты притворись. Иди на эту конюшню. Я буду там щёлкать бичом. Мы тебе водки выставим, хлеба. Ты выпьешь как следует. Ты главное ори, чтобы он думал, что тебя секут до смерти». И вот помещик сидит на балконе параличный. На конюшне выпивает мужик и орёт в голос. А другой рядом имитирует сечение. А через два дня вот этот мужик, который притворился избиваемым, взял да и помер.

И вот эту проблему Некрасов перед нами впервые поставил. Почему он помер-то? Да потому что можно терпеть рабство пока ты ещё не попробовал свободы. А возвращаться в рабство после свободы — вот это самое страшное. Потому что если уже пережили они все… Помните, славное время конца [18]50-х? Во что-то поверили, питали какие-то великолепные иллюзии, каким подъёмом невероятным ответила русская литература, музыка, наука на всё это. Вот после этого опять впадать в рабство, вот это невыносимо. Потому что, когда уже, казалось бы, ненадолго, исторически ненадолго, надо притвориться… Нет, нельзя. Это смертельно. Это унижение, которое свободный человек вынести не может. И вот Некрасов эту проблему перед нами поставил во весь рост. И те дети, которых не отпугивает лубочно-раёшная форма «Кому на Руси [жить хорошо]», они многое вынесут из этой поэмы, если у них хватит ума её прочитать. Потому что более серьёзного произведения у Некрасова нет.

Дмитрий Быков // лекция «Воскрешение Некрасова», 2 июля 2017 года

Надо помнить одно, и в этом главный урок всей этой истории: убивает нас не бегство. Убивает нас возвращение. Как в той главе у Некрасова «Последыш», когда старому помещику боятся сказать, что крепостное право отменили и он приказывает высечь одного мужика, а высечь его уже нельзя. Тогда мужику на конюшне ставят бутылку водки, закуску и просят: ты пей да ори погромче, словно тебя насмерть секут. Он пил, орал, потом пришёл домой и помер. Именно сейчас всё это особенно понятно.

Дмитрий Быков // «Story», №9(116), сентябрь 2018 года

Рабство, которое въелось в кровь, которое стало комфортным,— эта тема гораздо менее упоминаема. Она существует, но она, мне кажется, по-настоящему не отрефлексирована, не исследована. Возьмем некрасовского «Последыша», мое любимое сочинение, одна из частей «Кому на Руси…». Там, где вынужден один из крестьян имитировать, разыграть рабство перед параличным помещиком. Ему нельзя сказать про волю — он немедленно помрет. Он приказал высечь одного из крестьян своих, высечь на конюшне. Ему говорят: «Мы тебе поставим выпивку, закуску, а ты кричи: мы будем изображать, что тебя бьем». Он изображал, кричал, пришел домой и помер. Почему? Потому что иногда имитация сечения оказывается страшнее сечения. Потому что рабство, когда оно уже сброшено, страшнее, возврат его страшен. Можно терпеть рабство, еще не повидав свободы. Но уже попробовав ее, возвращаться в это состояние невыносимо. Кстати говоря, поэтому многие россияне сегодня впадают в беспросветное отчаяние: потому что рабство, казалось, кончилось. В 1991 году казалось, что все, что nevermore. А оно оказалось глубже, оно оказалось в крови.

Дмитрий Быков // «Один», 29 августа 2019 года

Потому что революция, как бы ни были ужасны её последствия, дает обществу три минуты свободы. В эти три минуты рушится ненавистное, злобное, до смерти надоевшее прошлое. И тот, кто видел, пережил, вдохнул эти три минуты — тот жил не напрасно, потому что они искупают собой всю предыдущую мерзость.

Дмитрий Быков // «Собеседник», №30, 12–18 августа 2020 года

Революция ведёт к духовному освобождению. Этого совершенно достаточно. Оно — это духовное освобождение — может оказаться сколь угодно недолгим, как это было в России в [19]17-м году. Но те три минуты, в течение которых вы дышите ещё не отравленным воздухом, они как-то заряжают вашу кровь.

Дмитрий Быков // «Один», 14 августа 2020 года