БЫКОВ ДМИТРИЙ ЛЬВОВИЧ
писатель и литературовед
писатель и литературовед
12.10.2018 В Дании не было фашизма, потому что был Андерсен
Быков Дмитрий Львович:
Мне кажется, что Андерсен — фигура очень повлиявшая на XX век, но это пока не очень понято. Вообще, прав совершенно Рязанов, сказав, что в Дании не было фашизма, потому что там был Андерсен. Король вышел на улицы с жёлтой звездой, потому что он читал Андерсена.
«Эхо Москвы», 12 октября 2018 г.
История о датском короле Христиане Х, который пришил на свою одежду жёлтую звезду, когда немцы приказали сделать это евреям — чистый вымысел. Её выдумал в посвящённом становлению Израиля боевике «Исход» американский еврейский писатель Леон Юрис. Кинорежиссёр Эльдар Рязанов уже после выхода и позорного провала фильма «Андерсен. Жизнь без любви» подтвердил, что ничего подобного не происходило.
Фашизм в Дании существовал и его вожди даже заседали в парламенте. На последних предвоенных выборах 1939 года датская Национал-социалистическая рабочая партия провела 3 депутатов. Андерсен тут не причём, в Норвегии и Швеции нацисты не взяли ни одного мандата.
По части отправки добровольцев в войска СС Дания также превзошла Норвегию и Швецию вместе взятые. С первых дней Великой Отечественной войны 216 датчан действовали на Украине в составе полка «Нордланд» 5-й моторизованной дивизии СС «Викинг». Затем на фронте появился добровольческий корпус СС «Данмарк» в составе 1164 солдат и офицеров. С 8 мая по 25 июля 1942 года под Демянском «Данмарк» потерял 78% личного состава убитыми, раненными и пленными. Погиб и командир корпуса, штурбаннфюрер Христиан фон Шальбург. «Данмарк» пришлось вывести в тыл, где его пополнили до первоначальной численности за счёт новых добровольцев и выздоровевших раненных. С 19 декабря 1942-го по 22 февраля 1943 года корпус воевал в составе 1-й пехотной бригады СС под Великими Луками, затем действовал против партизан под Витебском и Невелем и был преобразован в полк «Данмарк» 11-й моторизованной дивизии СС «Нордланд».
После боёв с частями Национально-Освободительной армией Югославии в Хорватии, дивизию перебросили под Ленинград. В январе 1944 года по данным начальника организационного отдела германского генштаба Буркхарта Мюллера-Гиллебранда в войсках СС числилось 5006 датчан, 3878 норвежцев и 101 швед. «Нордланд» занимал позиции под Ораниенбаумом, затем под ударами Красной армии отступил к Нарве, которую оборонял до 25 июля 1944 года. Шестимесячная оборона Нарвы, в которой наряду с немцами, датчанами, и норвежцами участвовали голландцы, бельгийцы, латыши и эстонцы нередко именуется зарубежными историками «битвой европейских СС». Читателям дают понять, что именно здесь объединённые силы европейской цивилизации задержали вторжение русских варваров.
В дальнейшем «Нордланд» воевала против СССР в Латвии, под Штеттином и Берлином, где и погибла. Часть датчан в конце войны снова попала в дивизию «Викинг», с остатками которой и сдались американцам. С учётом охранных подразделений СС, датчан и датских немцев, служивших в вермахте, Дания дала Третьему рейху не менее 12 тысяч солдат. За вычетом примерно 2 тысяч немцев, которых призвали в присоединённом к Германии Северном Шлезвиге, все прочие пошли сами. Рвущихся завоёвывать Россию нашлось столько, что многим отказывали.
Фактически Дания выставила целую дивизию, потерявшую около 4 тысяч только убитыми. Дрались датские эсэсовцы упорно, многие из них были награждены орденами и медалями, в том числе Железными крестами I-й степени и Рыцарскими крестами. Историк Роман Пономаренко в работе «Балканский вояж дивизии «Нордланд» приводит эпизоды, когда датчане, попав в окружение и не желая сдаваться в плен, подрывали себя гранатами.
Скажете, что одна дивизия немного? Так и страна невелика, население к моменту прихода немцев — чуть больше 3,8 млн человек, сдавшихся почти без сопротивления. За три часа боёв вермахт потерял 2 человек убитыми, а датчане — 16, после чего капитулировали. Боровшихся с оккупантами подпольщиков за последующие четыре года погибло несколько сотен. Желающих воевать с братьями по крови и духу в Дании оказалось очень мало.
Быков Дмитрий Львович:
Мне кажется, что Андерсен — фигура очень повлиявшая на XX век, но это пока не очень понято. Вообще, прав совершенно Рязанов, сказав, что в Дании не было фашизма, потому что там был Андерсен. Король вышел на улицы с жёлтой звездой, потому что он читал Андерсена.
«Эхо Москвы», 12 октября 2018 г.
История о датском короле Христиане Х, который пришил на свою одежду жёлтую звезду, когда немцы приказали сделать это евреям — чистый вымысел. Её выдумал в посвящённом становлению Израиля боевике «Исход» американский еврейский писатель Леон Юрис. Кинорежиссёр Эльдар Рязанов уже после выхода и позорного провала фильма «Андерсен. Жизнь без любви» подтвердил, что ничего подобного не происходило.
Фашизм в Дании существовал и его вожди даже заседали в парламенте. На последних предвоенных выборах 1939 года датская Национал-социалистическая рабочая партия провела 3 депутатов. Андерсен тут не причём, в Норвегии и Швеции нацисты не взяли ни одного мандата.
По части отправки добровольцев в войска СС Дания также превзошла Норвегию и Швецию вместе взятые. С первых дней Великой Отечественной войны 216 датчан действовали на Украине в составе полка «Нордланд» 5-й моторизованной дивизии СС «Викинг». Затем на фронте появился добровольческий корпус СС «Данмарк» в составе 1164 солдат и офицеров. С 8 мая по 25 июля 1942 года под Демянском «Данмарк» потерял 78% личного состава убитыми, раненными и пленными. Погиб и командир корпуса, штурбаннфюрер Христиан фон Шальбург. «Данмарк» пришлось вывести в тыл, где его пополнили до первоначальной численности за счёт новых добровольцев и выздоровевших раненных. С 19 декабря 1942-го по 22 февраля 1943 года корпус воевал в составе 1-й пехотной бригады СС под Великими Луками, затем действовал против партизан под Витебском и Невелем и был преобразован в полк «Данмарк» 11-й моторизованной дивизии СС «Нордланд».
После боёв с частями Национально-Освободительной армией Югославии в Хорватии, дивизию перебросили под Ленинград. В январе 1944 года по данным начальника организационного отдела германского генштаба Буркхарта Мюллера-Гиллебранда в войсках СС числилось 5006 датчан, 3878 норвежцев и 101 швед. «Нордланд» занимал позиции под Ораниенбаумом, затем под ударами Красной армии отступил к Нарве, которую оборонял до 25 июля 1944 года. Шестимесячная оборона Нарвы, в которой наряду с немцами, датчанами, и норвежцами участвовали голландцы, бельгийцы, латыши и эстонцы нередко именуется зарубежными историками «битвой европейских СС». Читателям дают понять, что именно здесь объединённые силы европейской цивилизации задержали вторжение русских варваров.
В дальнейшем «Нордланд» воевала против СССР в Латвии, под Штеттином и Берлином, где и погибла. Часть датчан в конце войны снова попала в дивизию «Викинг», с остатками которой и сдались американцам. С учётом охранных подразделений СС, датчан и датских немцев, служивших в вермахте, Дания дала Третьему рейху не менее 12 тысяч солдат. За вычетом примерно 2 тысяч немцев, которых призвали в присоединённом к Германии Северном Шлезвиге, все прочие пошли сами. Рвущихся завоёвывать Россию нашлось столько, что многим отказывали.
Фактически Дания выставила целую дивизию, потерявшую около 4 тысяч только убитыми. Дрались датские эсэсовцы упорно, многие из них были награждены орденами и медалями, в том числе Железными крестами I-й степени и Рыцарскими крестами. Историк Роман Пономаренко в работе «Балканский вояж дивизии «Нордланд» приводит эпизоды, когда датчане, попав в окружение и не желая сдаваться в плен, подрывали себя гранатами.
Скажете, что одна дивизия немного? Так и страна невелика, население к моменту прихода немцев — чуть больше 3,8 млн человек, сдавшихся почти без сопротивления. За три часа боёв вермахт потерял 2 человек убитыми, а датчане — 16, после чего капитулировали. Боровшихся с оккупантами подпольщиков за последующие четыре года погибло несколько сотен. Желающих воевать с братьями по крови и духу в Дании оказалось очень мало.
12.10.2017 В повести Чехова «Дуэль» дьякон Победов единственный, кто что-то делает
Быков Дмитрий Львович:
Важнейший сюжетообразующий элемент литературы XIX века — конфликт двух архетипических героев — лишнего человека и сверхчеловека. Это дуэль лишнего Онегина и молодого гения Ленского. Печорина и Грушницкого. Павла Кирсанова и Базарова. Долохова и Пьера. У Чехова она доведена до абсурда в его повести «Дуэль». Там сталкиваются абсолютно лишний Иван Лаевский и железный Фон Корен. Но их дуэль срывает дьякон Победов. И это новый герой, который приходит на их место. Он единственный в этой повести, кто что-то делает».
«Аргументы и факты», 12 октября 2017 года
Объявив сверхлюдьми нескольких совершенно разных литературных персонажей, Быков обоснования ради занялся подтасовками. В «Евгении Онегине» Пушкин допускает, что не погибни Ленский на дуэли, в нём мог бы проснуться подлинный талант….
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рождён;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн времён,
Благословение племён.
…Но дополняет, что с тем же успехом его могло и не оказаться.
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стёганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.
Однако всё это не более чем размышления над несбывшимся будущим покойника. Над банальными же виршами, которые успел написать Ленский при жизни, Александр Сергеевич изящно издевается.
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слёзы;
Он пел поблёклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.
Также перевирает Быков и персонажей чеховской «Дуэли». Почти все её персонажи работают. Зоолог фон Корен изучает черноморских медуз и готовится к экспедиции на Дальний Восток. Доктор Самойленко служит в госпитале, а отсутствие больных на момент действия повести не его вина. Прочие персонажи тоже при деле: один в лавке торгует, другой кабак держит, третий в полиции служит… Бездельничает чиновник Лаевский, но и он, когда едва не получил пулю в лоб, за ум взялся. Как и дьякон Победов, в итоге решивший ехать в экспедицию, хотя до того, подменяя уехавшего лечиться коллегу, в основном удит рыбу. Честно признаваясь в лени и раздолбайстве:
«Фон Корен и дьякон допили чай и вышли на улицу.
— Вы опять на пристань бычков ловить? — спросил зоолог.
— Нет, жарковато.
— Пойдёмте ко мне. Вы упакуете у меня посылку и кое-что перепишете. Кстати, потолкуем, чем бы вам заняться. Надо работать, дьякон. Так нельзя.
— Ваши слова справедливы и логичны, — сказал дьякон, — но леность моя находит себе извинение в обстоятельствах моей настоящей жизни. Сами знаете, неопределённость положения значительно способствует апатичному состоянию людей. На время ли меня сюда прислали или навсегда, богу одному известно; я здесь живу в неизвестности, а дьяконица моя прозябает у отца и скучает. И, признаться, от жары мозги раскисли».
Быков Дмитрий Львович:
Важнейший сюжетообразующий элемент литературы XIX века — конфликт двух архетипических героев — лишнего человека и сверхчеловека. Это дуэль лишнего Онегина и молодого гения Ленского. Печорина и Грушницкого. Павла Кирсанова и Базарова. Долохова и Пьера. У Чехова она доведена до абсурда в его повести «Дуэль». Там сталкиваются абсолютно лишний Иван Лаевский и железный Фон Корен. Но их дуэль срывает дьякон Победов. И это новый герой, который приходит на их место. Он единственный в этой повести, кто что-то делает».
«Аргументы и факты», 12 октября 2017 года
Объявив сверхлюдьми нескольких совершенно разных литературных персонажей, Быков обоснования ради занялся подтасовками. В «Евгении Онегине» Пушкин допускает, что не погибни Ленский на дуэли, в нём мог бы проснуться подлинный талант….
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рождён;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн времён,
Благословение племён.
…Но дополняет, что с тем же успехом его могло и не оказаться.
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стёганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.
Однако всё это не более чем размышления над несбывшимся будущим покойника. Над банальными же виршами, которые успел написать Ленский при жизни, Александр Сергеевич изящно издевается.
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слёзы;
Он пел поблёклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.
Также перевирает Быков и персонажей чеховской «Дуэли». Почти все её персонажи работают. Зоолог фон Корен изучает черноморских медуз и готовится к экспедиции на Дальний Восток. Доктор Самойленко служит в госпитале, а отсутствие больных на момент действия повести не его вина. Прочие персонажи тоже при деле: один в лавке торгует, другой кабак держит, третий в полиции служит… Бездельничает чиновник Лаевский, но и он, когда едва не получил пулю в лоб, за ум взялся. Как и дьякон Победов, в итоге решивший ехать в экспедицию, хотя до того, подменяя уехавшего лечиться коллегу, в основном удит рыбу. Честно признаваясь в лени и раздолбайстве:
«Фон Корен и дьякон допили чай и вышли на улицу.
— Вы опять на пристань бычков ловить? — спросил зоолог.
— Нет, жарковато.
— Пойдёмте ко мне. Вы упакуете у меня посылку и кое-что перепишете. Кстати, потолкуем, чем бы вам заняться. Надо работать, дьякон. Так нельзя.
— Ваши слова справедливы и логичны, — сказал дьякон, — но леность моя находит себе извинение в обстоятельствах моей настоящей жизни. Сами знаете, неопределённость положения значительно способствует апатичному состоянию людей. На время ли меня сюда прислали или навсегда, богу одному известно; я здесь живу в неизвестности, а дьяконица моя прозябает у отца и скучает. И, признаться, от жары мозги раскисли».
15.07.2017 Горчаков вернул Крым после Крымской войны
Быков Дмитрий Львович:
Сюжет «Острова Крым» напоминать уже бессмысленно, его знают все. Это история в жанре такой альтернативки. Альтернативная история очень бурно расцвела в Америке начиная с 1973 года. Выходили сборники статей по альтернативной истории: а что, если бы в этой точке бифуркации повернули не туда? А что, если бы?.. Собственно, ещё Пушкин, помните, задавал себе этот вопрос: «А что, если бы Лукреция сумела ускользнуть от Тарквиния? Не произошло бы растления, самоубийства, в конце концов Рим остался бы цел».
А что, если бы по время Великой Отечественной войны или ещё раньше, во время гражданской, удалось бы разбомбить перешеек и Крым оказался бы островом? Что было бы, если бы в конце десятых — начале двадцатых укрывшаяся там российская интеллигенция, окопавшаяся там белая гвардия, если бы в 1922 году случился бы реальный перекоп? Не просто Перекоп, как называется эта местность, а вот перекопали бы эти три версты песка и Крым оказался бы отделён от России. Что бы случилось тогда?
Там бы построена была отдельная недоступная, хорошо обороняющаяся, глубоко фундированная белая республика безо всякой монархии, с парламентаризмом. Уцелела бы такая белая Россия, интеллигентная Россия. Растили бы устриц, выстроили бы роскошные здания, дорога Симферополь — Ялта, столь любимая и мною, и миллионами других сверстников и более всего любимая Аксёновым, конечно, превратилась бы в роскошную высокогорную трассу, на которой производилось бы знаменитое ралли «Антика». …Крым стал темой аксёновского романа. И — страшно, как в русской истории всё наглядно — именно человек по фамилии Аксёнов возглавил Крым на некоторое время после его (назовём вещи своими именами) присвоения Россией. Некоторые скажут «возвращения», не будем спорить о терминах. Не будем забывать стихи Тютчева, которыми он приветствовал возвращение Крыма после крымской войны, когда Горчаков его вернул: «Море лобзает берег свой родной».
«Дождь», 15 июля 2017 г.
В «Заметке о «Графе Нулине» Пушкин писал: «В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощёчину Тарквинию? Быть может, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом принуждён был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те».
Как видите, речь идёт не о сохранении Рима, а о его государственном строе. Сумей матрона Лукреция избежать изнасилования царским сыном Секстом Тарквинием, друзья её семьи Луций Юний Брут и Публий Валерий Публикола не свергли бы отца Секста, Тарквиния Гордого, и Рим не стал бы республикой.
В альтернативно-историческом романе Аксёнова «Остров Крым» Перекопский перешеек не перекапывают и не взрывают, его просто нет. Крым там изначально остров, откуда и название. Красная армия пытается идёт в наступление по замёрзшим водам Чёрного моря и почти побеждает, но роковой случай меняет всё.
Вспоминая прискорбный для большевиков эпизод, партийный функционер Марлен Кузенков «думал об этом Острове, странным образом поместившемся чуть ли не в центре небольшого Чёрного моря. Какие тектонические силы провидения отделили его от материка и для чего? Уж не для того ли, чтобы задать нашему поколению русских нынешнюю мучительную задачу? Он думал о Чонгарском проливе и вспоминал День лейтенанта Бейли-Лэнда, 20 января 1920 года, один из самых засекреченных для советского народа исторических дней, день ужасающего поражения победоносной пролетарской армии, когда против всей лавины революционных масс встал один-единственный мальчишка, англичанин, прыщавый и дурашливый. Встал и победил…
В полном соответствии с логикой классовой борьбы впервые за столетие замёрз Чонгарский сорокамильный пролив, и уже в полнейшем соответствии с логикой классовой борьбы под сверкающим морозным солнцем по сверкающему льду спокойно двигались к острову армии Фрунзе и Миронова. Было, правда, немного скользко, копыта коней слегка разъезжались, однако флаги реяли в выцветшем от мороза небе, оркестры играли «Это есть наш последний и решительный бой», и красноармейцы весело матюкались, не наблюдая никаких признаков сопротивления со стороны последнего прибежища классового врага.
Не соответствовало логике классовой борьбы лишь настроение двадцатидвухлетнего лейтенанта Ричарда Бейли-Лэнда, сменного командира одной из башен главного калибра на линейном корабле «Ливерпуль»: он был слегка с похмелья. Вооружившись карабином, офицерик заставил своих пушкарей остаться в башне; больше того, развернул башню в сторону наступающих колонн и открыл по ним залповый огонь гигантскими шестнадцатидюймовыми снарядами. Прицельность стрельбы не играла роли: снаряды ломали лёд, передовые колонны тонули в ледяной воде, задние смешались, началась паника».
Аксёнов старался по минимуму отделять предшествующие исторической развилке события от реальности. Наступление красных у него отбито именно в январе 1920 года, когда его отразил в нашем мире командир Крымского корпуса Добровольческой армии Яков Слащёв. Быков же не только сочиняет про взрыв Перекопа, но и без какого-либо обоснования переносит события на два года вперёд, когда Крым был давно зачищен от белых.
У него своя альтернативная история в которой сначала враги отобрали у России Крым, а потом канцлер Горчаков развязал вторую крымскую войну и вернул полуостров. Само собой это тяжёлый похмельный бред. По итогам Крымской войны 1853–1856 гг. с Великобританией, Францией и Турцией Россия потеряла устье Дуная, а Крым сохранила. Горчаков лишь воспользовался поражением Франции в войне с Германией и в 1871 году отказался выполнять условие Парижского мирного договора, запрещающего стране иметь военный флот на Чёрном море. Об этом Тютчев и написал:
«И нам завещанное море
Опять свободною волной
О кратком позабыв позоре
Лобзает берег свой родной».
Но и его стихи Быков исковеркал.
Быков Дмитрий Львович:
Сюжет «Острова Крым» напоминать уже бессмысленно, его знают все. Это история в жанре такой альтернативки. Альтернативная история очень бурно расцвела в Америке начиная с 1973 года. Выходили сборники статей по альтернативной истории: а что, если бы в этой точке бифуркации повернули не туда? А что, если бы?.. Собственно, ещё Пушкин, помните, задавал себе этот вопрос: «А что, если бы Лукреция сумела ускользнуть от Тарквиния? Не произошло бы растления, самоубийства, в конце концов Рим остался бы цел».
А что, если бы по время Великой Отечественной войны или ещё раньше, во время гражданской, удалось бы разбомбить перешеек и Крым оказался бы островом? Что было бы, если бы в конце десятых — начале двадцатых укрывшаяся там российская интеллигенция, окопавшаяся там белая гвардия, если бы в 1922 году случился бы реальный перекоп? Не просто Перекоп, как называется эта местность, а вот перекопали бы эти три версты песка и Крым оказался бы отделён от России. Что бы случилось тогда?
Там бы построена была отдельная недоступная, хорошо обороняющаяся, глубоко фундированная белая республика безо всякой монархии, с парламентаризмом. Уцелела бы такая белая Россия, интеллигентная Россия. Растили бы устриц, выстроили бы роскошные здания, дорога Симферополь — Ялта, столь любимая и мною, и миллионами других сверстников и более всего любимая Аксёновым, конечно, превратилась бы в роскошную высокогорную трассу, на которой производилось бы знаменитое ралли «Антика». …Крым стал темой аксёновского романа. И — страшно, как в русской истории всё наглядно — именно человек по фамилии Аксёнов возглавил Крым на некоторое время после его (назовём вещи своими именами) присвоения Россией. Некоторые скажут «возвращения», не будем спорить о терминах. Не будем забывать стихи Тютчева, которыми он приветствовал возвращение Крыма после крымской войны, когда Горчаков его вернул: «Море лобзает берег свой родной».
«Дождь», 15 июля 2017 г.
В «Заметке о «Графе Нулине» Пушкин писал: «В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощёчину Тарквинию? Быть может, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом принуждён был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те».
Как видите, речь идёт не о сохранении Рима, а о его государственном строе. Сумей матрона Лукреция избежать изнасилования царским сыном Секстом Тарквинием, друзья её семьи Луций Юний Брут и Публий Валерий Публикола не свергли бы отца Секста, Тарквиния Гордого, и Рим не стал бы республикой.
В альтернативно-историческом романе Аксёнова «Остров Крым» Перекопский перешеек не перекапывают и не взрывают, его просто нет. Крым там изначально остров, откуда и название. Красная армия пытается идёт в наступление по замёрзшим водам Чёрного моря и почти побеждает, но роковой случай меняет всё.
Вспоминая прискорбный для большевиков эпизод, партийный функционер Марлен Кузенков «думал об этом Острове, странным образом поместившемся чуть ли не в центре небольшого Чёрного моря. Какие тектонические силы провидения отделили его от материка и для чего? Уж не для того ли, чтобы задать нашему поколению русских нынешнюю мучительную задачу? Он думал о Чонгарском проливе и вспоминал День лейтенанта Бейли-Лэнда, 20 января 1920 года, один из самых засекреченных для советского народа исторических дней, день ужасающего поражения победоносной пролетарской армии, когда против всей лавины революционных масс встал один-единственный мальчишка, англичанин, прыщавый и дурашливый. Встал и победил…
В полном соответствии с логикой классовой борьбы впервые за столетие замёрз Чонгарский сорокамильный пролив, и уже в полнейшем соответствии с логикой классовой борьбы под сверкающим морозным солнцем по сверкающему льду спокойно двигались к острову армии Фрунзе и Миронова. Было, правда, немного скользко, копыта коней слегка разъезжались, однако флаги реяли в выцветшем от мороза небе, оркестры играли «Это есть наш последний и решительный бой», и красноармейцы весело матюкались, не наблюдая никаких признаков сопротивления со стороны последнего прибежища классового врага.
Не соответствовало логике классовой борьбы лишь настроение двадцатидвухлетнего лейтенанта Ричарда Бейли-Лэнда, сменного командира одной из башен главного калибра на линейном корабле «Ливерпуль»: он был слегка с похмелья. Вооружившись карабином, офицерик заставил своих пушкарей остаться в башне; больше того, развернул башню в сторону наступающих колонн и открыл по ним залповый огонь гигантскими шестнадцатидюймовыми снарядами. Прицельность стрельбы не играла роли: снаряды ломали лёд, передовые колонны тонули в ледяной воде, задние смешались, началась паника».
Аксёнов старался по минимуму отделять предшествующие исторической развилке события от реальности. Наступление красных у него отбито именно в январе 1920 года, когда его отразил в нашем мире командир Крымского корпуса Добровольческой армии Яков Слащёв. Быков же не только сочиняет про взрыв Перекопа, но и без какого-либо обоснования переносит события на два года вперёд, когда Крым был давно зачищен от белых.
У него своя альтернативная история в которой сначала враги отобрали у России Крым, а потом канцлер Горчаков развязал вторую крымскую войну и вернул полуостров. Само собой это тяжёлый похмельный бред. По итогам Крымской войны 1853–1856 гг. с Великобританией, Францией и Турцией Россия потеряла устье Дуная, а Крым сохранила. Горчаков лишь воспользовался поражением Франции в войне с Германией и в 1871 году отказался выполнять условие Парижского мирного договора, запрещающего стране иметь военный флот на Чёрном море. Об этом Тютчев и написал:
«И нам завещанное море
Опять свободною волной
О кратком позабыв позоре
Лобзает берег свой родной».
Но и его стихи Быков исковеркал.
26.11.2016 В 1961 году Хрущёву понадобилась интеллигенция в качестве союзника против Молотова-Маленкова-Кагановича
Быков Дмитрий Львович:
Мы поговорим сегодня о главном романе 1957 года, о книге Галины Николаевой «Битва в пути». Долгое время этот роман упоминался в одном ряду с произведениями классического соцреализма. Хорошо помню пародию Владимира Новикова, где в числе источников вдохновения российских постмодернистов перечислялись жатва, клятва и битва.
… Первая оттепель, по 1958 год, будем откровенны, закончилась трагически. Она закончилась травлей Пастернака, разгромом венгерского восстания, новой волной ужесточений, и только в 1961 году, когда Хрущёву понадобилась интеллигенция в качестве союзника против сталинских соколов, Молотова-Маленкова-Кагановича, вот здесь он на интеллигенцию опять опёрся, и случился новый прорыв. Случился XXII съезд, Сталина вынесли из мавзолея, напечатали «Наследников Сталина» Евтушенко, напечатали «Один день Ивана Денисовича», главную книгу, чего там говорить, начала шестидесятых годов.
А до этого, с 1958 по 1961 год, была страшная межеумочная эпоха, когда многим казалось, что Сталин вернулся, что оттепели никакой не было и не будет. Пока Хрущёву не понадобилась эта оттепель, чтобы всё свалить на Сталина, а самим кое-как это пересидеть, вот до этого времени все были уверены, что опять всё закончилось.
И удивительным образом роман Галины Николаевой, он был одной из жертв этой первой оттепели, потому что книга эта подвергалась разносу, но что самое тонкое, не за ту правду, которая в ней сказана. Её травили якобы за художественное несовершенство: плоские герои, всё так функционально, публицистично. А ведь на самом-то деле правда этой книги и не публицистична, и не функциональна, и она гораздо глубже этой первой оттепели. Потому что правда этой книги очень проста: Бахирев не нужен, а нужен Вальган, и нужен всем.
В чем там история — там завод, который гонит страшное количество брака, но гонит его авральным методом. Всё делается очень быстро, очень плохо и очень быстро, потому что без аврала все уже работать разучились. Вальган, это такой классический руководитель сталинского типа, который умудряется всегда до последнего задержать исполнение задания, а потом создать обстановку, когда всё надо сделать в три-четыре дня. И всё делается, и делается очень плохо, и, как правило, в причины этого брака никто толком не вникает, потому что главный инженер — такая же марионетка Вальгана. И сам Вальган, в общем, он очень любим в Москве, в Москве его всегда защищают. Почему? А потому, что он ударник, он ударно трудится. Как трудится, не важно, важно, что очень много и очень быстро, и с ужасным пупочным надрывом. Он руководитель волевого типа.
Книга начинается с двух эпизодов. В первом — митинг в день смерти Сталина, ночью на заводе, в багряных таких отблесках доменных печей. Довольно, надо сказать, инфернальная сцена, страшноватая. Кончается эпоха, все перепуганы, никто не знает, что дальше. А вторая сцена — это приезжает вот этот Бахирев, новый главный инженер. Абсолютно тихий, ничем не примечательный, деловитый человек, в фильме его играет Михаил Ульянов, который, в общем, скорее, ещё не жуковского периода Ульянов, ещё играющий простого работягу, но он именно простой человек, но себе на уме, он, что называется, смекалистый, был такой советский штамп.
Бахирев очень наблюдательный, он тихо высматривает на заводе нарушения технологического цикла, и пока не докопается до правды, он о них не говорит. А потом он предъявляет свои тихие, деловитые, абсолютно не героические расчёты. И выясняется, что весь героизм Вальгана, все его глупости, весь его постоянный пупочный надрыв, всё это зря. Потому что это делается без элементарного понимания техники безопасности, простейших технологических процессов, песку подмешивается там страшно много или каких-то ещё ненужных примесей.
Телеканал «Дождь», 26 ноября 2016 г.
В 1961 году советскому лидеру Никите Хрущёву не нужна была помощь против «сталинских соколов». Потому что ещё 22–29 июня 1957 года пленум ЦК постановил «вывести из состава членов Президиума ЦК и из состава ЦК тт. Маленкова, Кагановича и Молотова». Перед этим Президиум 7 голосами (Николай Булганин, Климент Ворошилов, Лазарь Каганович, Георгий Маленков, Вячеслав Молотов, Михаил Первухин и Максим Сабуров) против 4 (Алексей Кириченко, Анастас Микоян, Михаил Суслов и сам Хрущёв) сместил Хрущёва с поста 1-го секретаря Центрального Комитета КПСС. Однако силовики — министр обороны Георгий Жуков и председатель Комитета государственной безопасности Иван Серов оказались на его стороне.
Доставленные на военных самолётах члены ЦК осудили «антипартийную группу», а тройку её лидеров показательно покарали. Наряду с выводом из ЦК всех троих изгнали из правительства. Первый заместитель председателя Совета министров Каганович был назначен директором Уральского горно-обогатительного завода, Зампредсовмина Маленкова послали руководить электростанцией в Усть-Каменогорске. Молотов лишился должности министра государственного контроля и отправился послом в Монголию.
Все трое мгновенно превратились в политические трупы и более никакой роли в советской политике не играли. Их исключение из партии на XXII съезде КПСС 17–31 октября 1961 года не встретило ни малейшего противодействия. Быков это знает, но врёт, чтобы показать роль интеллигенции в победе над сталинистами. А вот «Битву в пути» он, похоже, читал лишь в кратком пересказе. (Как и книги Михаила Булгакова, Максима Горького, Александра Пушкина, Антона Чехова и многих других писателей, о которых рассуждает). Иначе бы знал, что начинается она не с заводского митинга при свете доменных печей, а с похорон Сталина, которые на улицах Москвы наблюдают Бахирев и Вальган.
«Всё было необычно в эту ночь, но невероятное воспринималось как должное, а обыкновенное вдруг поражало своей противоестественностью.
К ночи скопище людей на улицах не уменьшилось, а разрослось. Беспорядочная людская лавина, захлестнув и мостовые, и тротуары, безостановочно катилась в одном направлении; оттеснённые ею машины едва ползли вдоль обочин узкой цепью, одна к одной, осторожно, покорно, в строгом порядке.
Безжизненные жестянки ослепших светофоров висели не мигая, и не они, а иная сила направляла движение в одну сторону — к центру.
Народная лавина была слишком молчалива и трагична для демонстрации, слишком стремительна и беспорядочна для траурного шествия.
Слово «смерть» стояло в воздухе, но слово это, обычно связанное с торжественной неподвижностью, в этот раз вызвало движение, подобное обвалу.
С разных сторон, из разных домов, переулков, улиц шли и бежали люди и группы людей, обгоняя друг друга.
— Сколько людей?.. Тысячи?.. Миллионы? — сказал Вальган, и голос его глухо прозвучал откуда-то из-за окна машины. — Величье жизни — величье смерти!..
Они ехали по Садовому кольцу, и «ЗИС», стиснутый людским потоком, двигался медленно, с частыми остановками. Оконные стёкла были опущены. Вальган высунул голову в окно так, что Бахирев мог видеть только его тёмный затылок, беспокойно вертевшийся то вправо, то влево. Бахирев сидел окаменев, засунув сжатые кулаки в карманы и глядел на улицу сосредоточенным, неподвижным взглядом. Массивные плечи его темнели глыбой, и только трубка слабо попыхивала в полусвете».
Быков Дмитрий Львович:
Мы поговорим сегодня о главном романе 1957 года, о книге Галины Николаевой «Битва в пути». Долгое время этот роман упоминался в одном ряду с произведениями классического соцреализма. Хорошо помню пародию Владимира Новикова, где в числе источников вдохновения российских постмодернистов перечислялись жатва, клятва и битва.
… Первая оттепель, по 1958 год, будем откровенны, закончилась трагически. Она закончилась травлей Пастернака, разгромом венгерского восстания, новой волной ужесточений, и только в 1961 году, когда Хрущёву понадобилась интеллигенция в качестве союзника против сталинских соколов, Молотова-Маленкова-Кагановича, вот здесь он на интеллигенцию опять опёрся, и случился новый прорыв. Случился XXII съезд, Сталина вынесли из мавзолея, напечатали «Наследников Сталина» Евтушенко, напечатали «Один день Ивана Денисовича», главную книгу, чего там говорить, начала шестидесятых годов.
А до этого, с 1958 по 1961 год, была страшная межеумочная эпоха, когда многим казалось, что Сталин вернулся, что оттепели никакой не было и не будет. Пока Хрущёву не понадобилась эта оттепель, чтобы всё свалить на Сталина, а самим кое-как это пересидеть, вот до этого времени все были уверены, что опять всё закончилось.
И удивительным образом роман Галины Николаевой, он был одной из жертв этой первой оттепели, потому что книга эта подвергалась разносу, но что самое тонкое, не за ту правду, которая в ней сказана. Её травили якобы за художественное несовершенство: плоские герои, всё так функционально, публицистично. А ведь на самом-то деле правда этой книги и не публицистична, и не функциональна, и она гораздо глубже этой первой оттепели. Потому что правда этой книги очень проста: Бахирев не нужен, а нужен Вальган, и нужен всем.
В чем там история — там завод, который гонит страшное количество брака, но гонит его авральным методом. Всё делается очень быстро, очень плохо и очень быстро, потому что без аврала все уже работать разучились. Вальган, это такой классический руководитель сталинского типа, который умудряется всегда до последнего задержать исполнение задания, а потом создать обстановку, когда всё надо сделать в три-четыре дня. И всё делается, и делается очень плохо, и, как правило, в причины этого брака никто толком не вникает, потому что главный инженер — такая же марионетка Вальгана. И сам Вальган, в общем, он очень любим в Москве, в Москве его всегда защищают. Почему? А потому, что он ударник, он ударно трудится. Как трудится, не важно, важно, что очень много и очень быстро, и с ужасным пупочным надрывом. Он руководитель волевого типа.
Книга начинается с двух эпизодов. В первом — митинг в день смерти Сталина, ночью на заводе, в багряных таких отблесках доменных печей. Довольно, надо сказать, инфернальная сцена, страшноватая. Кончается эпоха, все перепуганы, никто не знает, что дальше. А вторая сцена — это приезжает вот этот Бахирев, новый главный инженер. Абсолютно тихий, ничем не примечательный, деловитый человек, в фильме его играет Михаил Ульянов, который, в общем, скорее, ещё не жуковского периода Ульянов, ещё играющий простого работягу, но он именно простой человек, но себе на уме, он, что называется, смекалистый, был такой советский штамп.
Бахирев очень наблюдательный, он тихо высматривает на заводе нарушения технологического цикла, и пока не докопается до правды, он о них не говорит. А потом он предъявляет свои тихие, деловитые, абсолютно не героические расчёты. И выясняется, что весь героизм Вальгана, все его глупости, весь его постоянный пупочный надрыв, всё это зря. Потому что это делается без элементарного понимания техники безопасности, простейших технологических процессов, песку подмешивается там страшно много или каких-то ещё ненужных примесей.
Телеканал «Дождь», 26 ноября 2016 г.
В 1961 году советскому лидеру Никите Хрущёву не нужна была помощь против «сталинских соколов». Потому что ещё 22–29 июня 1957 года пленум ЦК постановил «вывести из состава членов Президиума ЦК и из состава ЦК тт. Маленкова, Кагановича и Молотова». Перед этим Президиум 7 голосами (Николай Булганин, Климент Ворошилов, Лазарь Каганович, Георгий Маленков, Вячеслав Молотов, Михаил Первухин и Максим Сабуров) против 4 (Алексей Кириченко, Анастас Микоян, Михаил Суслов и сам Хрущёв) сместил Хрущёва с поста 1-го секретаря Центрального Комитета КПСС. Однако силовики — министр обороны Георгий Жуков и председатель Комитета государственной безопасности Иван Серов оказались на его стороне.
Доставленные на военных самолётах члены ЦК осудили «антипартийную группу», а тройку её лидеров показательно покарали. Наряду с выводом из ЦК всех троих изгнали из правительства. Первый заместитель председателя Совета министров Каганович был назначен директором Уральского горно-обогатительного завода, Зампредсовмина Маленкова послали руководить электростанцией в Усть-Каменогорске. Молотов лишился должности министра государственного контроля и отправился послом в Монголию.
Все трое мгновенно превратились в политические трупы и более никакой роли в советской политике не играли. Их исключение из партии на XXII съезде КПСС 17–31 октября 1961 года не встретило ни малейшего противодействия. Быков это знает, но врёт, чтобы показать роль интеллигенции в победе над сталинистами. А вот «Битву в пути» он, похоже, читал лишь в кратком пересказе. (Как и книги Михаила Булгакова, Максима Горького, Александра Пушкина, Антона Чехова и многих других писателей, о которых рассуждает). Иначе бы знал, что начинается она не с заводского митинга при свете доменных печей, а с похорон Сталина, которые на улицах Москвы наблюдают Бахирев и Вальган.
«Всё было необычно в эту ночь, но невероятное воспринималось как должное, а обыкновенное вдруг поражало своей противоестественностью.
К ночи скопище людей на улицах не уменьшилось, а разрослось. Беспорядочная людская лавина, захлестнув и мостовые, и тротуары, безостановочно катилась в одном направлении; оттеснённые ею машины едва ползли вдоль обочин узкой цепью, одна к одной, осторожно, покорно, в строгом порядке.
Безжизненные жестянки ослепших светофоров висели не мигая, и не они, а иная сила направляла движение в одну сторону — к центру.
Народная лавина была слишком молчалива и трагична для демонстрации, слишком стремительна и беспорядочна для траурного шествия.
Слово «смерть» стояло в воздухе, но слово это, обычно связанное с торжественной неподвижностью, в этот раз вызвало движение, подобное обвалу.
С разных сторон, из разных домов, переулков, улиц шли и бежали люди и группы людей, обгоняя друг друга.
— Сколько людей?.. Тысячи?.. Миллионы? — сказал Вальган, и голос его глухо прозвучал откуда-то из-за окна машины. — Величье жизни — величье смерти!..
Они ехали по Садовому кольцу, и «ЗИС», стиснутый людским потоком, двигался медленно, с частыми остановками. Оконные стёкла были опущены. Вальган высунул голову в окно так, что Бахирев мог видеть только его тёмный затылок, беспокойно вертевшийся то вправо, то влево. Бахирев сидел окаменев, засунув сжатые кулаки в карманы и глядел на улицу сосредоточенным, неподвижным взглядом. Массивные плечи его темнели глыбой, и только трубка слабо попыхивала в полусвете».
22.04.2009 Роман «Разрушение Парижа» — фашистская утопия
Быков Дмитрий Львович:
Фашизм опирался на архаику, на подвиги дедов, искал идеала в прошлом, — но первопроходчество, в том числе и социальное, бредит только будущим, и в этой модернистской ориентации — главное различие между двумя тоталитарными режимами, различие, которого не чувствуют люди с отбитым обаянием. Они ходят на выставку «Москва — Берлин», любуются тяжеловесными спортивными Брунгильдами и кричат об эстетических сходствах; но стоит им сравнить тевтонскую прозу с романами Шпанова (хотя бы роман Роберта Кнауха под псевдонимом «майор Гельдёрс» «Разрушение Парижа», демонстративно переведённый и выпущенный в СССР, — с тем же «Первым ударом»), и все интонационные, фабульные и эмоциональные различия сделаются наглядны. И это уже не градация во вкусовых качествах ботиночных шнурков, а полярность самой ориентации: от фашистской утопии, равно как и от нынешних «суверенных» потуг, несёт отборной тухлятиной, а утопии времён советского проекта — от «Иприта» того же Шкловского с Ивановым до «Аэлиты», от «Звезды КЭЦ» Александра Беляева до «Глубинного пути» Николая Трублаини — веют свежестью, ничего не поделаешь.
«Русская жизнь», 22 апреля 2009 г.
Намёк на сходство современного российского агитпропа с аналогичной продукцией Третьего Рейха понятен, но рассказывать о книге, перевирая её содержание, для литературоведа непростительно. Военно-фантастический боевик Роберта Кнаусса (а не Кнауха) никакая не «фашистская утопия». Он о воздушной войне между столпами европейской демократии — Великобританией и Францией. Разве годится такая книжка для обличения России через привязку к ней гитлеровской Германии? Оказывается, вполне: поскольку 99,9% читателей Быкова проверять его не будет, а герр Кнаусс давно умер и вруна не уличит.
Быков Дмитрий Львович:
Фашизм опирался на архаику, на подвиги дедов, искал идеала в прошлом, — но первопроходчество, в том числе и социальное, бредит только будущим, и в этой модернистской ориентации — главное различие между двумя тоталитарными режимами, различие, которого не чувствуют люди с отбитым обаянием. Они ходят на выставку «Москва — Берлин», любуются тяжеловесными спортивными Брунгильдами и кричат об эстетических сходствах; но стоит им сравнить тевтонскую прозу с романами Шпанова (хотя бы роман Роберта Кнауха под псевдонимом «майор Гельдёрс» «Разрушение Парижа», демонстративно переведённый и выпущенный в СССР, — с тем же «Первым ударом»), и все интонационные, фабульные и эмоциональные различия сделаются наглядны. И это уже не градация во вкусовых качествах ботиночных шнурков, а полярность самой ориентации: от фашистской утопии, равно как и от нынешних «суверенных» потуг, несёт отборной тухлятиной, а утопии времён советского проекта — от «Иприта» того же Шкловского с Ивановым до «Аэлиты», от «Звезды КЭЦ» Александра Беляева до «Глубинного пути» Николая Трублаини — веют свежестью, ничего не поделаешь.
«Русская жизнь», 22 апреля 2009 г.
Намёк на сходство современного российского агитпропа с аналогичной продукцией Третьего Рейха понятен, но рассказывать о книге, перевирая её содержание, для литературоведа непростительно. Военно-фантастический боевик Роберта Кнаусса (а не Кнауха) никакая не «фашистская утопия». Он о воздушной войне между столпами европейской демократии — Великобританией и Францией. Разве годится такая книжка для обличения России через привязку к ней гитлеровской Германии? Оказывается, вполне: поскольку 99,9% читателей Быкова проверять его не будет, а герр Кнаусс давно умер и вруна не уличит.
далее