Category: транспорт

Category was added automatically. Read all entries about "транспорт".

berlin

Александр Попов // «YouTube», 20 декабря 2021 года




Дмитрий Быков "ЖД"


Книжный Червь // «Yandex.Zen», 18 декабря 2021 года

«Густая» книга (о романе Дмитрия Быкова «ЖД»)

«Густой» книгой Василий Розанов когда-то назвал работу Павла Флоренского «Столп и утверждение Истины», но и к роману Дмитрия Быкова «ЖД», вышедшему пятнадцать лет назад, этот эпитет также применим. Чего здесь только нет: и фэнтази, и антиутопия, и многостраничные философствования персонажей, и истории любви, и война, и много чего еще. Как и в большинстве иных книг Быкова, романная форма нужна ему, чтобы высказать свои заветные идеи об устройстве России, ее прошлом, настоящем и будущем, выраженные действительно столь неполиткорректно (как никогда раньше у него), что автора с успехом можно обвинить, как в русофобии, так и в антисемитизме. Без малого 700 страниц читаются, если и не на одном дыхании (много воды и размашисто написанных кусков, которые можно было бы смело удалить, но без них «ЖД» не выглядели бы столь фундаментальными), то все равно очень быстро (я промчался по ней меньше чем за неделю).

Однако, при выходе «ЖД» остались непрочитанной книгой: Лев Данилкин написал разносящую рецензию, из которой видно, что роман он полностью не читал, а лишь пролистывал, что уж говорить о других литературных критиках — время не то, чтобы читать толстые книги, слишком скоростное. Однако, в ней уже в 2006 году Быков предсказал обострение противостояния между патриотами и либералами, пытаясь встать над схваткой и «наподдать» и тем, и другим. В историософии «ЖД» борются отнюдь не евреи с русскими (хотя именно так понял текст тот же Прилепин и многие другие), а два мировоззрения, которые наиболее близки именно русским и евреям — сторонникам личности и сторонникам общности. Их борьба делает историю Россию цикличной (и действительно Быков подбирает такие аргументы, вскрывая внутреннюю логику обеих сил, критикуя их, сатирически высмеивая, что с ним не только трудно спорить, но порой и просто сдержать восхищение перед мощью его ума).

Во многом, конечно, ориентируясь на Пелевина (но скорее на формальную, а не содержательную сторону его книг), Быков делает свой текст романом идей, где сталкиваются противоречивые концепции, разные виды логики, часто взаимоисключающие, а сюжет при этом вторичен. В отличие от более концептуально целостного «Оправдания», широкой, многоохватной «Орфографии» и захламленного множеством персонажей «Остромова», «ЖД» имеет четыре сюжетных линии, развивающихся в основном параллельно, лишь иногда сталкивающиеся, но не все они одинаково интересны (как это часто бывает, истории любви героев из противоположных лагерей куда глубже прочих). «ЖД» - конечно, не шедевр, в нем слишком много лишнего, но при прочтении этой книги очень хорошо чувствуется, что писалась она, что называется широкими мазками, с большим охватом и широким прицелом (так, например, глава «Город Блатск» явно лишняя, но написана так сочно сатирически, что представить без нее роман очень сложно).

При написании Быков считал «ЖД» своей лучшей книгой, он сам в этом признавался в те годы, сейчас он думает по-иному во многом из-за той нелестной встречи, которую ему устроили критики в 2006-м. Однако, множество переизданий, преданность читателей, развернутая полемика в блогосфере, не утихающая и по сей день, говорит о том, что не все так просто, и достоинства «ЖД» явно перевешивают ее недостатки, хотя их и немало. Главная же заслуга Быкова в этом романе — это, безусловно, сам ее замысел — попытка охватить историю России единым взором, осмыслить все на уровне почти неконтролируемой шизофрении (ибо любая непротиворечивая теория с точки зрения науки похожа на бред, о чем часто и думают тех из персонажей «ЖД», которые выслушивают ее «теоретиков»).

«ЖД» читается неровно, но именно полубредовые идеи ее персонажей, которыми наделил их автор, - наиболее важное и привлекательное в ней, а не сюжет, не структура, и не все остальное. Как бы порой глобально аналитичны не были идеи Быкова в «ЖД», и как бы они не были похожи на бред (хоть и гениальный), все же в тексте есть здравые замечания, но проверить это можно, только прочитав самую шизофреничную из книг Дмитрия Быкова, проходящую в дюйме от антисемитизма и русофобии, - 700-страничный роман «ЖД».
berlin

Влад Тупикин // «YouTube. russkie_sobaki»



Дмитрий Быков | Влад Тупикин

Русская литература после модерна, часть 15, 25 февраля 2021 года

00:00 Вступление
02:01 Что такое Россия?
03:20 Кто такой Быков?
07:55 Россия будет свободной, или ЖД
10:24 Русский роман (другой)
13:51 Самое начало ЖД
17:15 Варя врубается в ЖД
18:50 Россия будущего (прошлого)
22:46 Настоящая русская армия (две)
26:46 Русь без армии
29:51 Под собою чуя страну
33:43 …и про любовь
39:05 Кольцевая железная дорога
41:50 Моисей Сусанин
46:12 ЖД как ЖЖ
49:38 Ритуальные русские пляски
51:17 Рождение нации
berlin

Дмитрий Быков «Сон о круге», 2 мая 2000 года

Дмитрий БыковДОМ (сборник рассказов в пользу «Ночлежки») // Санкт-Петербург: издательство «Клаудберри», литературное агентство «Банке, Гумен и Смирнова», благотворительная организация «Ночлежка», 2021, мягкая обложка, 396 стр., тираж: 3.000 экз., ISBN 978-5-903974-18-4

аудиокнига: www.storytel.com (читает Алексей Багдасаров)

Дмитрий Быков

Сон о круге

Пролог

Он жил у железной дороги (сдал комнату друг-доброхот) — и вдруг просыпался в тревоге, как в поезде, сбавившем ход. Окном незашторенно-голым квартира глядела во тьму. Полночный, озвученный гулом пейзаж открывался ему.

Окраины, чахлые липы, погасшие на ночь ларьки, железные вздохи и скрипы, сырые густые гудки, и голос диспетчерши юной, красавицы наверняка, и медленный грохот чугунный тяжёлого товарняка.

Там делалось тайное дело, царил чрезвычайный режим, там что-то гремело, гудело, послушное планам чужим, в осенней томительной хмари катился и лязгал металл, и запах цемента и гари над мокрой платформой витал.

Но ярче других ощущений был явственный, родственный зов огромных пустых помещений, пакгаузов, складов, цехов — и утлый уют неуюта, служебной каморки уют, где спят, если будет минута, и чай обжигающий пьют.

А дальше — провалы, пролёты, разъезды, пути, фонари, ночные пространства, пустоты, и пустоши, и пустыри, гремящих мостов коромысла, размазанных окон тире — всё это исполнено смысла и занято в тайной игре.

И он в предрассветном ознобе не мог не почувствовать вдруг в своей одинокой хрущобе, которую сдал ему друг, за тёмной тревогой, что бродит по городу, через дворы,— покоя, который исходит от этой неясной игры.

Спокойнее спать, если кто-то до света не ведает сна, и рядом творится работа, незримому подчинена, и чем её смысл непостижней, тем глубже предутренний сон, покуда на станции ближней к вагону цепляют вагон.

И он засыпал на рассвете под скрип, перестуки, гудки, как спят одинокие дети и брошенные старики — в надежде, что всё не напрасно и тайная воля мудра, в объятьях чужого пространства, где длится чужая игра.

1

На даче, укрывшись куртёнкой, в кармане рукой разгрести обрывок бумаги потёртый: «Алеша, любимый, прости». И адрес: допустим, Калуга. Невнятная, беглая вязь. Вот чёрт! Ни подруги, ни друга он там не имел отродясь, не знает и почерка. Впрочем, он вспомнить его норовит, догадок разорванным клочьям придав вразумительный вид. В начале минувшего года — не помнит ни дня, ни числа, — на почте, где ждал перевода, внезапно к нему подошла девчонка в пальто нараспашку (мороз подходил к двадцати) — и сунула эту бумажку: «Калуга, Алеша, прости». «Отправите? Мне не хватает». Ей было, скорее всего, плевать, что чужой прочитает, и в целом плевать на него. Кивнул. Не сказавши спасиба, она запахнула пальто и вышла. Не то что красива, не то что смазлива, не то — но нынче встречаются лица, какие забыть тяжело. Пойти за такой — застрелиться, повеситься, прыгнуть в жерло вулканное. Главное свойство её прочитаешь на лбу: повсюду плодить неустройство, распад, неуют, несудьбу. Таким, как считают мужчины, присущ разрушительный зуд — за ними дымятся руины, калеки по следу ползут, стеная… Для полного вампа, пожалуй, в них мало ума, однако российская пампа и долгая наша зима рождают, хотя и нечасто, подобные цветики зла. В младенчестве слишком глазаста, в семье не мила, не резва, такая к двадцатому году, подростком сбежав от родни, успеет, не ведая броду, все воды пройти и огни — причём невредимо. Ломая чужое житьё и жильё, она понимает — любая расплата минует её: болезни, потери, пропажи, боль родов и скука труда — всё мимо. И старыми даже я их не видал никогда: как будто исполнятся сроки, настанет желанный разлад — и некий хозяин жестокий её отзывает назад: спасибо, посол чрезвычайный! В награду такому труду до будущей миссии тайной ты нежиться будешь в аду! Но жизни несметная сила, упрямства и воли запас, всё то, что томило, бесило, манило любого из нас,— способность притягивать страсти, дар нравиться, вкус бытия тебя извиняют отчасти, угрюмая муза моя.

Поморщившись вслед калужанке и текст разбирая с трудом, он медленно вывел на бланке название улицы, дом, и — ревности неодолимый порыв с удивленьем гася — прибавил: «Алёша, любимый»… Да, милая, в этом ты вся: когда с идиота в итоге уже ничего не стрясти — сбегаешь и пишешь с дороги: «Алеша, любимый, прости». А может, в надежде на гроши, без коих тебе тяжело, к Алёше, что некогда брошен, ты снова ползёшь под крыло? Простит ли он эту заразу? Хотелось бы верить, что нет. Всё это он думал, чтоб сразу за нею не броситься вслед.

Теперь, по прошествии года, она предъявляла права: его тяготила свобода и скука за горло брала. Как долго он ходит по кругу — стареет, растёт в ширину, меняет жену на подругу, подругу — опять на жену… Но давняя встреча прорыла в его укрепениях брешь: решился. В надежде прорыва он едет туда, где допрежь ни разу не пожил. Автобус идёт между чёрных полей. Он дремлет, подспудно готовясь к позору свидания с ней: каким прикрываться предлогом? С каким подбираться ключом? Он мог бы сказать ей о многом, а мог не сказать ни о чём, а мог без единого слова (не руку же ей целовать) под сенью случайного крова её повалить на кровать, и ужас восторженный тёк бы по жилам, а разум вотще натягивал вожжи. А мог бы… Но там ли она вообще? И больше: чего это ради он едет куда-не-пойми, на тряском сидении сзади, под вечер, с чужими людьми? (Да, вечер. Отчётливо помню: о странствиях сны мои все похожи. По темному полю, по узкой полоске шоссе светящийся дом на колесах спешит меж колдобин и луж, и пара попутчиц курносых несёт несусветную чушь).

А проще всего, вероятно,— пустившись в погоню свою, он просто искал варианта, обманывал круг, колею. Вот так он ей скажет, быть может. Прикинувшись смутной виной, его беспрестанно тревожит тоска по какой-то иной, непрожитой жизни. За здравье начни или за упокой — страшнее всего равноправье любых вариантов. Какой ни выбрать, по той ли дороге иль этой пустить скакуна — не вырвешься: сумма в итоге всё та же. И будет равна тебе, то есть данности бедной. Бывало, до звона в ушах он ночью искал заповедный, спасительный в сторону шаг. Нашел ли? Увидим.

На въезде автобус слегка занесло. Колючая россыпь созвездий горит, не вмещаясь в число. Он ходит по городу. Поздно и звёздно, морозно слегка. Окраины супятся грозно. Какая-то башня, река, киоски, заборы — потуги заполнить приметами стих. (И правда, я не был в Калуге. Но чем она лучше других?). А всё-таки помню: Калуга.

Дрожа под покровом плаща, прошёл он без пользы три круга, записанный адрес ища. На третьем почуял, что надо с дороги сойти,— и тогда какого-то дикого сада пред ним вырастает гряда. На скошенных досках забора он видит табличку: вот тут, вот тут эта улица. Скоро, всё скоро! Пречувственный зуд торопит его по тропинке туда, где виднеется дом. На мёрзлом, комкастом суглинке скользя, различает с трудом под деревом в несколько ростов своих (то ли граб, то ли дуб?) массивный бревенчатый остов, добротно уложенный сруб. Всё пусто. В окошке — ни света, ни стёкол. Другое окно забито, и это примета, что здесь не бывали давно. На двери — замок заржавевший. Уставясь в оконный проём, он видит какие-то вещи, но всё не на месте своём, как если бы паника паник хозяина сдула во тьму, как будто пробитый «Титаник» бросать приходилось ему. Вот так-то, моя дорогая! Такие-то, значит, следы она оставляет, сбегая из всякой надежной среды — куда-то в своё бездорожье, где силу теряют слова, где всей своей блажью и ложью она перед нами права.

Collapse )


ранее публиковалось в сборниках:

«Призывник», 2003 г.
«Последнее время», 2006 г.
«Отчёт», 2009 г.
«Письма счастья», 2009 г.
«Мужской вагон», 2012 г.
«50», 2017 г.

Д. Быков. ЖД. Родина-мать зовёт.


Несмотря на все эти трудности, Плоскорылов любил читать лекции. Он чувствовал себя отцом всех этих людей – и даже немного матерью. Как известно, любой мыслитель предпочитает выстраивать то мироздание, в котором ему, с его комплекцией и темпераментом, наиболее комфортно; Плоскорылов рожден был благословлять идущих на смерть.
Он любил мертвых нежной, тонкой любовью; ему было среди них отлично. Они не могли ему возразить и не скучали, слушая его. Ему особенно удавались проникновенные, несколько бабьи интонации; его голосом могла бы говорить Родина мать с известного плаката, неумолчно зовущая в могилу вот уже которое поколение бессовестно расплодившихся сыновей. Призывая отважно погибнуть во имя Русского Дела, Плоскорылов уже немного и оплакивал погибших, которые пока еще в живом, несовершенном виде сидели перед ним в душной избе, переоборудованной им в Русскую Комнату. Он немедленно вывесил в ней портреты Леонтьева, Шпенглера, Вейнингера, Меньшикова, Ницше и других милых его сердцу истинных норманнов, а на доске, экспроприированной в сельской школе, давно пустовавшей и наполовину развалившейся, рисовал геополитическую схему борьбы Севера с Югом.
Д. Быков. ЖД.

Главный храм Вооруженных сил РФ - послание будущим поколениям и памятник живым и павшим воинам
Видео: Патриарх Кирилл освятил главный храм Вооруженных сил
– Велес – ваш бог, – говорила она с ожесточением, какого он никогда не мог бы в ней предположить: слабая, бледная… – Вы принесли козлобородого Велеса, волосатого северного бога. Вы приняли потом Христа, но из него опять сделали Велеса. Вы из кого угодно его сделаете, страшного, грубого…
Д. Быков. ЖД.

Храм Плоскорылов оборудовал при штабе, – крестьяне построили его по чертежу дня за три. Пауков удивительно умел распоряжаться массами. Храм получился аккуратный, истинно воинский, с арктической устремленностью вверх, с чисто декоративным, несерьезным крестом и без всякой уродливой луковицы, этой неотъемлемой принадлежности православия. Плоскорылов жаждал увидеть на храме древний, любимый ведический знак и даже укрепил на концах креста маленькие, осторожные намеки на него. Собственно, стесняться было нечего, крестьяне не возразили бы, даже укрепи он на храме звезду, и такие прецеденты бывали, весь сталинский стиль тому порукой, но полностью раскрываться пока не следовало. Плоскорылов, однако, настоял, чтобы рядом оборудовали подсобку, которую он лично запирал на замок; туда никто, кроме него, не мог проникнуть. Там покоилась атрибутика арийского, нордического богослужения: без этого Плоскорылов давно бы сошел с ума среди беспрерывных баскаковских дождей, тупости коренного населения и однообразия пресной крестьянской пищи. Пройдя третью ступень, неустанно и восторженно изучая историю Ариев и неразрывно связанное с нею арианство, он не допускал и мысли о молитве пошлому, растлительному хазарскому божеству. Страдальческая фигура на кресте оскорбляла его душу, всецело посвященную солнценосному учению. В под юбке хранился ведический знак, своеручно вырезанный Плоскорыловым в обстановке строгой секретности из куска тонкой жести, да двенадцать изображений варяжских божеств – почти весь пантеон, кроме Велеса, которого сожрали ненасытные баскаковские мыши, а набить нового было пока не из чего; да еще череп, который Плоскорылов всегда носил с собой для напоминания о главном; да платок, омоченный в хазарской крови (драгоценная реликвия, вручаемая на четвертом курсе); и непременный льдистый кристалл с острыми гранями – образ полюса Севера, с надписью «Привет из Арктики!» для камуфляжа: такие сувениры имперская промышленность в избытке производила в шестидесятые, но вынуждена была скрывать «ориентацию на север» и маскировать ее дурацкой романтикой освоения новых территорий.
...
Иерей разложил святыни – череп, свастику, кристалл, извлек из недр рясы старинный, закапанный воском и кровью молитвенник, укрепил в специальном держателе свечу вниз фитилем, подставил под нее чашу для сбора драгоценного освященного воска, снял крест и застенчиво спрятал в специальный карман, куда всегда убирал ненавистный хазарский символ во время собственных одиноких молитв; все было готово. Гуров пропустил бородку через кулак, поправил очки и посерьезнел.
Д. Быков. ЖД.
В РПЦ объяснили хранение личных вещей Гитлера на территории храма Минобороны
berlin

Дмитрий Быков (видео) // «Русский пионер», 13 апреля 2020 года




Дмитрий Быков: Как написать рассказ? (урок 9-й)

Если вы давно хотели написать лучший рассказ в своей жизни, то сейчас — самое время. Чтобы читатели «РП» могли с пользой провести время в самоизоляции, мы опубликуем на сайте уроки Дмитрия Быкова «Как написать рассказ». Курс снимался для онлайн-проекта «Русского пионера» — «Тотальный писатель». Тема девятого урока — «Финал рассказа».

записано в ноябре 2017 года


9-й наш урок, он предпоследний, последний будет посвящён вопросам и ответам, 9-й урок, естественно, посвящён теме самой серьёзной — а именно финалу, поскольку это финал нашего, собственно, мини-лекционного курса. Значит, финал рассказа отличается от финала романа очень сильно. Вообще роман предполагает как правило законченность. Роман, в котором есть незавершённость, это, конечно, высокий класс, но это особый жанр. И даже у меня был в своё время курс лекций по великим незаконченным романам. Незаконченной вещь бывает по ряду причин: автору стало скучно, автор умер, проблема ушла и т.д. Незаконченность в романе скорее порок, хотя мы знаем, что у красавиц, например, иногда кривой зубок бывает какой-то приметой особой прелести, чертой особого очарования. Но это скорее признак болезни, ну, как амбра в кашалоте. А вот в рассказе незаконченность — это необходимое следствие. Я причём говорю не о незаконченности такой формальной, а о том, что рассказ оставляет впечатление неокончательности, недоговорённости. Конечно, вот [Исаак] Бабель, знаменитый новеллист, много говорит о том, что точка должна быть как пуля, точка должна стоять там, где она стоит и т.д. Но я думаю, что в рассказе ощущение точки не нужно. А нужно, как формулирует [Владимир] Набоков (Бабеля, кстати, не очень любивший):

«продлённый призрак бытия
синеет за чертой страницы,
как завтрашние облака,
и не кончается строка».


Продлённый призрак бытия. Ну, как частный случай можно рассматривать кольцевую композицию, когда рассказ как уроборос кусает свой хвост, возвращается к своему началу: ну, как в том же рассказе Набокова «Круг» [1934] или как в «Поминках по Финнигану» [«Finnegans Wake», 1939] у Джойса [James Joyce], но это не всегда хорошо. Мне кажется, что рассказ должен поманить и обмануть. Вот из самых частых претензий, которые я слышу в свой адрес, «так у вас хорошо начиналось, а концом я разочарован», так знайте как я старался, чтобы вы были разочарованы. Ваше разочарование — это самая правильная реакция. Оборванная, замахнутая как бы композиция, но оборвавшаяся в никуда. И в этом смысле самые удачные рассказы, они либо имеют двойную, по-разному понимаемую, концовку, либо открытый финал, либо концовку однозначную, простую, которую можно понимать при этом диаметрально противоположным образом, или диаметрально противоположно к ней относиться. Вот это мне кажется очень правильным. Кстати говоря, когда мы сравниваем русскую литературу с европейской, надо чувствовать, что русская литература делает всегда главное: она любит брать европейские сюжеты, но в финале она поднимает их на поэтическую высоту, она их обобщает. И в этом смысле такая обобщающая, развёрнутая концовка даже декларативность её не портит. Ну вот возьмите пример. Один из самых моих любимых рассказов Мопассана [Guy de Maupassant] и один из лучших рассказов в переводе Льва Толстого (Толстой сам переводить не стал — не царское это дело, он дал это гувернёру своих дочерей — французу, тот перевёл, но Толстой усилил рассказ, у него получилось лучше, чем у Мопассана)… Рассказ Мопассана «В порту» [«Le port», 1889], который у Толстого называется «Франсуаза» [1890], довольно известен.

«Богородица-Ветров» [«Пресвятая Дева ветров»], корабль, пришёл в Марсель. Год не были они на родине. Пошли во главе с самым рослым, самым умным моряком, который каким-то чутьём выбирал всегда лучшие кабаки и бордели, переступая… (смачно описано у Мопассана, и с отвращением, с натурализмом описано у Толстого) потоки грязи и нечистот, зашли в квартал «красных фонарей», нашли бордель, каждый посадил себе на колени девицу, все поднялись с ними наверх, после первого сеанса спустились вниз, продолжали пить. И вот этот моряк сидит со своей девушкой, красный, с такой же ражей и дюжей, как он, крестьянкой и выпивает, и говорит: «А откуда ты?» Потому что в такие минуты мужчинам всегда хочется пофилософствовать и спросить откуда девушка попала в это место. Она говорит: вот из такого-то городишки. Называет его родное село. Потом, глядя на него, она… (замечательная деталь у Толстого «она бледнеет под румянами» [«Правду, в самом деле? — спросила она и побледнела».]) …и спрашивает: «А не видал ли ты Селестина такого-то?». «А может быть, и видал». А это он. «Ну так если встретишь его, скажи, что брат его и родители умерли от эпидемии, а сама я попала в этот дом». Он смотрит на неё: «Франсуаза?» «Селестин». Он понимает, что он спал со своей сестрой, которая попала теперь в этот дом. И впадает в буйство. А потом в конце засыпает на её постели, и она смотрит на него всю ночь с бесконечным состраданием. Вот рассказ у Мопассана. А теперь смотрите, как он заканчивается у Толстого. Вы, может быть, кстати, сами угадаете как он заканчивается у Толстого. Это легко, зная Толстого. Только не говорите мне, что он взял её с собой. Это вот… на «Богоматерь ветров». Нет, такого не бывает. У Толстого тем более такого не бывает; это у [Александра] Куприна было бы, да? А что же происходит? Он кидается в драку с остальными, сталкивает этих девиц у них с колен и кричит: «Все они наши сёстры!» Вот это, вот это Толстой, понимаете? Шикарно, да? Но это мощный финал, финал именно обобщающий. У Мопассана он открытый. Потому что как он будет с этим дальше жить, и может ли что-то от этого измениться, не совсем понятно.

Понимаете, мне что ещё кажется очень важным. Чем непонятнее рассказ, тем, собственно, выше его класс. [Людмила] Петрушевская, на которую я тоже часто ссылаюсь, потому что она главный профессионал из ныне существующих, она предложила очень чёткие критерии хорошей пьесы: в хорошей пьесе на сцене первые десять минут не понятно что происходит. А вот в хорошем рассказе непонятно последнее действие. Потому что действие начинает ускоряться или переходить в другую плоскость, как мы говорили с вами, или абсурдизироваться на глазах, но действие меняется неуловимо, и на всё ложится какой-то другой отсвет. Понимаете, вот легли спать в одной реальности, а проснулись в другой, и когда проснулись на рассвете, увидели, что всё стало другое, и ничего вернуть нельзя — мир непоправимо изменился. Вот такие дела происходят. Мне очень трудно привести пример, нормально построенного финала, поэтому я приведу свой. Мы как раз закончим наш курс чтением рассказа, который с моей точки зрения построен правильно, иначе бы я его не печатал. Но, понимаете, в чём драма. Я в своей жизни написал несколько рассказов, мне приходилось это делать, ну, потому что зарабатывать-то надо, а романы не всегда можно писать, не всегда есть ощущение, что есть о чём. Поэтому иногда пишешь рассказ. Вот у меня, например, была такая серия — «ЖД-рассказы» это называлось. Мне надо было в течение года каждый месяц писать рассказ с обязательным условием: действие происходит на железной дороге. Угадайте, какой это был журнал. Разумеется, это был журнал «РЖД-Саквояж». Я справился с этим заданием. И там было 12 рассказов, из которых некоторые даже довольно известны. Но хорош один. Я вообще, как вы понимаете, честный такой автор, скромный. Я знаю где у меня хорошо, а где плохо. Поэтому я вам прочту сейчас этот рассказ. Вот, по-моему, это пример рассказа, в котором всё правильно: сюжет, диалог, финал. И все так же думают, да? Вот единственное, что он такой один. Больше я этот успех не повторил, и повторять не хочу. Т.е. у меня есть ещё хорошие рассказы, но правильный один. Называется он, ещё раз говорю, «Можарово» [2007]:

«— Значит, повторяю в последний раз,— сказал Кошмин, высокий сухой человек, больше похожий на следователя-важняка, чем на инспектора гуманитарки.— В Можарове стоянка пять минут. Этого им достаточно, чтобы отцепить вагон с гумпомощью. При первой же вашей попытке открыть двери или окна я буду действовать по инструкции. Потом не обижайтесь.

Васильеву и так было страшно, да ещё за окном сгущалась июльская гроза: набухали лиловые тучи, чуть не касавшиеся густого сплошного ельника. Безлюдные серые деревеньки по сторонам дороги глядели мрачно: ни живности, ни людей, только на одном крыльце сидел бледный большеголовый мальчик и провожал поезд недобрым внимательным взглядом, в котором не было ничего детского. Иногда Васильев замечал такой взгляд у безнадёжных сумасшедших, словно сознающих своё печальное состояние, но бессильных его изменить.

Collapse )

Ну, это правильный рассказ, да? Он немножко примитивный, как мне сейчас кажется, но вообще для своих лет ничего. Не забывайте, что это написано 10 лет назад.

Да, сейчас мы закончим, это был 9-й урок, а на 10-м у нас вопросы и ответы. [аплодисменты] Спасибо-спасибо, да, я тронут до слёз.


вернуться к первому уроку
berlin

Дмитрий Быков (фотографии)

Дмитрий Быков


Дмитрий Быков



Дмитрий Быков: лекция о Вадиме Шефнере
(в рамках проекта «Второе дыхание. Непарадный Санкт-Петербург»)
// Санкт-Петербург, книжный магазин «Буквоед», Невский пр., д.46, 14 ноября 2019 года


Collapse )
berlin

Тело души...

Людмила Улицкая


Svetlana Vlasova (комментарий на сайте лектория «Прямая речь», 18.07.2019):

Вчера имела удовольствие купить и посмотреть трансляцию встречи с Улицкой. Сказать, что разочаровалась, ничего не сказать.

Полное ощущение спонтанности, неподготовленности встречи и самих ведущих.

Тема Тело души — не раскрыта совершенно. Зачем задавать вопросы на тему биологии человеку, пусть она и получала образование в этой области, но когда это было и работала всего 2 года? Вопросы неинтересные, отвечала она на них скомканно, постоянно размахивая микрофоном, отчего слышно было с пятое на десятое. Но больше всего поразило то, что в какой-то момент Улицкая начала читать один из своих новых рассказов. Это продолжалось минут 20!! Читала плохо, невнятно, был неинтересно. Все это выглядело абсолютно колхозно, вроде я тут мимо проезжала, зашла ответить на пару вопросов и быстренько дальше. Билеты, на минуточку, на это мероприятие совсем недешевые. Люди тратят деньги и время, чтобы вот посмотреть на такую халтуру. В конце Улицкая хватает сумку и бежит, как будто поезд уходит, не поблагодарив зрителей, не попрощавщись. Хорошо, что заметила цветы, которые ей принесли в большом количестве...

Я не знаю кому больше тут вопросов, скорее к организаторам. Если вы берете такие деньги, то подготовьте нормальный сценарий встречи, вопросы интересные

Чтобы у зрителей не возникало чувства досады от зря потраченных денег и времени.


Людмила Улицкая


Йоко Онто (комментарий во «ВКонтакте», 19.07.2019):

Вообще, разговор ни о чем за 3.5 тысячи рублей. Интервьюер из Быкова никакой. Так поговорили на неопределенные темы, предельно ласкательные для Улицкой. Микрофон держать не умеет, ее не слышно. Большую часть времени занимает чтение своего рассказа — зачем, непонятно, можно самостоятельно прочитать. В конце сбежала, оставив поклонников с цветами на руках.


Людмила Улицкая
berlin

Sergey Orobiy // "Facebook", 9 июля 2019 года

Дмитрий Быков


ИДЕАЛЬНАЯ НЕВСТРЕЧА

Мы говорим: книга нашла своего благодарного читателя. Я знаю случай, когда книга идеально НЕ нашла своего читателя.

В супермаркете, куда заглядываю за продуктами, есть полка, на которой лежит «печатная продукция». Иначе ее не назовешь: рекламные газеты, пухлые сборники сканвордов, мягкообложечные триллеры — поминки Гутенберга. И вот уже который раз я, проходя мимо, замечаю в этой сомнительной компании книгу Dmitry Danilov «Горизонтальное положение».

Она лежит на этой полке годы: издана в 2012-м, скверная бумага успела пожелтеть, мягкая обложка выцвела, но в остальном ничего не изменилось, потому что за всё это время я, похоже, единственный, кто взял её в руки. И единственный, кто может оценить иронию книжной судьбы.

Эта книга — нарочито однообразная хроника одного совершенно обычного года, прожитого одним совершенно обычным человеком. В 2011 году попала в шорты НацБеста, Большой книги и «НОСа», Дмитрий Львович Быков уподобил её «Обломову», другие критики не нашли там признаков романа вовсе. «Начинает слегка темнеть. Серо, уныло. Платформа Косино. Здесь следует пересесть на автобус 808 и на нем доехать до дома. Фотографирование видов района Косино в ожидании автобуса. Идет электричка, а за ней, на дальнем плане – дачные домики района Косино и желто-коричневые дома района Жулебино. Прибытие автобуса 808, посадка в автобус, выход из автобуса на остановке «Ул. Дмитриевского, 11». Очень быстро, буквально три минуты прошло от посадки в автобус до высадки из автобуса. Дома» — так три сотни страниц.

В этой манере принято видеть влияние Роб-Грийе, но и реалисты принимают Данилова за своего: по словам Роман Сенчин, книга «очень точно показывает жизнь обычного жителя российского мегаполиса», а Данилов «безжалостно фиксирует суету и пустоту каждого дня, выбрав для этого безжалостную форму дневника». «Горизонтальное положение» вышло в 2010-м, Данилов после этого выпустил еще несколько подобных вещей и стал широко известным в узких кругах автором.

А роман продолжает лежать на магазинной полке. Его герои каждый день сотнями проходят мимо, толкая тележки с будущим ужином: может быть, мазнут взглядом по тусклой обложке, рассеянно подхватят с полки сканворд. Данилова не берут. Им и не надо, они и не поймут. Книга стоит здесь не для того, чтобы ее купили, но она стоит в нужное время в нужном месте, потому что она — знак, она — ваша судьба. Она уже поймала вас под обложку.

Эхо Москвы. "Один". 14 июня 2019. Отрывок

«Может ли литературоцентричность России трансформировать другие стороны в логике метасюжета? Оказывает ли наша литература заметное влияние на нелитературную жизнь?»
Олег, конечно, оказывает, потому что весь мир живет, а Россия это описывает. Россия – это литературоцентричная страна, созданная богом для того, чтобы было, что почитать. Она действительно имеет в себе все условия для того, чтобы писать, и больше ничего, потому что все остальное можно отнять. Знаете, я иногда думаю, что символичность русского пути, символизация русской истории даже несколько избыточна. Вот, например, 12 июня – День независимости России. Мало того, что в этот день 500 человек отмутузили ни за что, но, смотрите, они же все встретились на Бульварном кольце, около Чистых Прудов. И вот я читаю (а я очень внимательно читал все репортажи об этом), что они стали ходить по кругу, по Бульварному кольцу. А им надо же было, в идеале, пройти сначала на Лубянку, а потом на Петровку (условно говоря, от заказчика к исполнителю, как назвал это один публицист). Но им закрыли проход от Бульварного кольца, поэтому они весь день России ходили по кругу, и их при этом били. Можно ли придумать, представить себе более наглядный символ российского пути – хождение по кругу, в процессе которого кого-то (как правило, абы кого – людей, не имеющих отношения к делу) выхватывают в автозак, а американца отпускают, помните эту историю? Да не выдумает такое ни один Салтыков-Щедрин.
А мне представляется, что именно символизация, именно наглядность русской жизни – и есть единственный результат существования страны. Вот такая странная, может быть, болезненная, может быть, неправильная страна, в которой все для литературы. Кому не нравится, тот может уезжать, пока может уезжать. А у кого есть склонность к прозе или к поэзии – здесь оптимальная среда, здесь больше ничего нельзя делать. Поэтому Россия – это литературная мастерская всего мира, такая «чашка Петри» для формирования великой прозы.

У меня такое чувство, что нельзя вечно бегать по кругу. Вагоны начнут отваливаться, колеса ржавеют…
Д. Быков "ЖД"

Брянская транспортная прокуратура начала проверку после того, как от поезда на ходу отцепился вагон
Брянская транспортная прокуратура начала проверку после того, как от поезда, следовавшего в Москву, на ходу отцепился вагон. Пострадавших нет. Отправление поезда задержали почти на 3,5 часа. В итоге пассажирам предоставили резервный состав. В пресс-службе Московской железной дороги говорят, что вагон отцепился в Брянске при отправлении.